Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если бы я попросил вас назвать какие-то отличительные качества Филби…
— Он был исключительно волевым. Редкий ум. Великолепные манеры. Хорошая память. Но для всех его учеников Филби оставался предметом восхищения, а не объектом анализа. Портрета его, как принято в нашей профессии, мы не составляли, поскольку были просто им очарованы.
— Но в книге Филби и о Филби «Я шел своим путем» мне довелось наткнуться на любопытные характеристики, которые он давал вам — ученикам. Они исключительно доброжелательны, однако подчас и суровы. Кое-кому Филби просто предрекал неудачу.
— Как раз в том случае, где учитель был по-настоящему суров с одним из нас, его предвидение сбылось. Мой бывший коллега сорвался, и не на какой-то подстроенной чужой спецслужбой передряге. Дал волю эмоциям и вынужден был покинуть страну. Это лишний раз доказывает прозорливость Филби. А к тому, что преподаватель будет давать оценки, я, как и все мы, относился спокойно. Я также нормально воспринимал и воспринимаю сейчас возможность подслушивания и прослушивания всех моих разговоров.
— За рубежом — их спецслужбами?
— И нашими дома — тоже. Нам многое дозволено и доверено. И государство имело право наблюдать за нами.
— И, полагаете, наблюдало?
— Обязательно. Более того, устраивались всяческие проверочные ситуации. Когда решался вопрос: брать — не брать в разведку, — эти ситуации создавались весьма искусно, вовлекали в сложнейшие перипетии, где мы должны были реагировать соответствующим образом. Проверки необходимы. Это не стукачество, не доносительство, а часть профессии.
— Как сложилась ваша судьба после уроков Филби?
— Я, скажем так, попал в политическую сферу, работал за границей — несколько долгосрочек. Дослуживался до определенного звания.
— Что же принесла эта работа?
— Главное — интерес, понимание многих проблем. Ты выполняешь обязанности по собственному прикрытию, например вкалываешь в посольстве-торгпредстве. Плюс делаешь еще гораздо больше для разведки. Я бы не рискнул заявить, что это занятие для публики со средними мозгами и слабой физической подготовкой. У нас было так: если дипломат — трудись в дипломатических рамках, журналист — в журналистских… Встреч за углом, излишней конспирации избегали. Только вот интенсивность труда — страшнейшая. Контактов — больше. Психологическая устойчивость — тверже. Вот что требовалось.
— Ну а почему вы ушли из разведки?
— Сложный вопрос. Трудно объяснить… не уверен, поймете ли. Ушел я на заре перестройки. Оценка результатов работы тогда стала чересчур формальной. Велась, на мой взгляд, по не совсем верным показателям. Какие-то чисто количественные данные. Проценты, как на производстве, или «голы, очки, секунды», что, по-моему, неправильно. Стало скучно. Пошла бездушная система. Многие работали или вхолостую, или на показуху. Будни в разведке становились все менее интересными — она тогда отставала от новой реальности. Да и захотелось пожить одной жизнью. Две — тяготили и меня, и семью.
— Семья догадывалась?
— Знала. И поддержала в решении. Я мечтал заняться большим делом.
— Навыки, приобретенные во внешней разведке, судя по всему, помогли эти большие дела свершить. Пост вы сейчас занимаете немалый.
— Образование мы получали великолепное. Естественно, помогает. Нам было как бы дозволено быть впереди других. Мы еще тогда читали книги, о которых многие узнали только недавно, а о некоторых и сейчас не слышали. Они значились под грифом «Совершенно секретно». Молоденький лейтенант, если хотел, мог приобрести массу знаний. Одно общение с Филби чего стоило…
— Говорят, из КГБ не уходят. Все равно ведь остаются прежние связи. Как и обязательства.
— Тут я должен повторить прописную истину: внешняя разведка — не КГБ. Отставка, и с тех пор ни единого контакта. Хотя и у нас, и на Западе действительно бытует мнение, будто из разведки не уходят. Это — заблуждение. Я ушел сам.
— Но ведь многие люди из вашего бывшего ведомства, наверное, сегодня на должностях высоких. Может, общение с ними было бы и полезно? Разве вы не чувствуете себя птенцами одного гнезда?
— Боюсь, что нет. Особой, уж какой-то доверительной дружбы, как мне кажется, в той моей профессии быть не могло: конкуренция слишком остра. Каждый, это точно, первым делом работает на страну. Но и на себя тоже. В такой сверхконкурентной среде друзей не бывает, разве что приятели. Есть симпатии, как и антипатии. Но какого-то братства, на которое вы намекаете с непонятной для меня наивностью, естественно, нет. Да и ваше предположение, будто многие занимают ответственные посты, неверно.
— И к вам, человеку, взмывшему высоко, не приходят старые приятели из той жизни: «Помоги, подскажи»?
— Люди у нас гордые. Если отставник оказался без средств к существованию, просить ничего не станет. Будет искать новые возможности самореализации и, думаю, найдет.
— Сейчас в разведке перемены, наверное, значительные?
— Чисто умозрительно могу предположить, что да. Но полагаю, что, как и раньше, во внешней разведке трудится элита.
— Вы давали подписку о неразглашении тайны?
— Ее дают все, когда приходят. А второй раз брать подписку бессмысленно. Самый большой секрет — это кадровый состав.
— Многих ли бывших коллег знаете в лицо?
— Постарался сразу же их забыть. Хотя, конечно, кое-кого знаю. Не уверен, в разведке ли они еще.
— Не жалеете о времени, которое провели в той жизни?
— Жалеть о чем-либо вообще глупо, поскольку бесполезно. И о чем, собственно? Я за этим туда и шел: увидеть тайные пружины, которые движут многим. Попутешествовал вволю. Но я сам делал выбор: пришел и ушел. А что не вышло из меня профессионала уровня Кима Филби… Такие, как он, рождаются нечасто.
ШИФРОВАЛЬЩИК БЕГАЛ МАРАФОНЫ
Люди разведки уверены, что именно благодаря Алену Турингу союзники и советские войска выиграли несколько решающих битв Второй мировой войны. Талантливый английский математик сумел расшифровать код «Энигма», который использовали немцы. А пишу о Туринге в этой книге еще и потому, что лишь недавно были рассекречены некоторые документы из архивов британской разведки. И наводят они на любопытную догадку или, если хотите, предположение. Существует определенная вероятность, что Алена Туринга мог использовать, возможно, на каком-то этапе даже завербовать Ким Филби. Интересная прослеживается связка: Абель — Филби — Туринг. Впрочем, прямых доказательств этого нет, пока нет. Одни предположения…
За давностью лет трудно установить, кто же изобрел шифровальную машину «Энигма». По идее приоритет должен быть у немцев, использовавших тайный код «Энигма» с 30-х годов и до самого конца Второй мировой. Но говорят, будто авторство принадлежит некоему