Дальше пошло веселее — советские колонки добычи разных полезных ископаемых — угля, нефти и железной руды — были чуть выше предшествующих, но выплавка стали и чугуна уже значительней. Тут большевики почти за четверть века добились хорошего результата.

Но, едва он перевернул страницу, Андрея снова затрясло — сухие цифры предполагаемого производства царской России, сделанные на основании наблюдавшегося ежегодного экономического прироста и с вычетом падения на период кризиса 1929–1934 годов, значительно превышали даже официальные советские, то есть искусственно завышенные для популяризации социализма, данные, что он помнил по той жизни. И обоснование железобетонное подведено — почти все угольные и нефтяные источники активно разрабатывались с дореволюционного времени, интенсификация добычи с каждым годом только бы возрастала.

Оно и понятно — размеренный путь развития, увеличивается население, растет и добыча, ведь высокий естественный прирост говорит о повышении уровня благосостояния.

Напоследок приведен десерт — диаграммы промышленного производства Германии, США, Англии и СССР, за которым стояли столбцы виртуальной царской России. Весьма наглядно и доходчиво выполнено — по добыче угля и выплавке стали Англия и СССР значительно отстали от первой парочки. Царская Россия имела показатели ненамного, но лучше. Зато по численности населения лидировала бы, а не отставала от Штатов.

Вывод напрашивался сам собой — индустриализация не достижение Ленина и К°, они смогли только развалить экономику великой страны. Еще бы — Троцкие, Свердловы и прочие «ленинцы» разрушали, а не созидали. А потому Сталин в тридцатые годы совершил невозможное, окончательно измордовав население, дабы восстановить то, что было порушено. И в двадцатые годы, без революционного лихолетья и разрухи, могло весьма положительно и энергично развиваться. А ведь провели еще и коллективизацию…

Андрей скривился снова — погостил он в станице в свое время, поговорил со стариками, что видели и «проклятый» царизм, и «прелести» социализма с его раскулачиванием, трудоднями и запретами.

Если сказать, что матами крыли, значит, ничего не сказать. Страшнее всего было то, что эти слова хоть и говорились глухо, придавленные многолетним страхом, но дышали застарелой и лютой ненавистью к тем, кто провел над людьми такой чудовищный эксперимент.

Синьи-ле-Пети

Генерал Хайнц Гудериан отдыхал, если можно было так назвать четверть часа короткого забытья в раскладном креслице. Все приготовления были сделаны, а нужные приказы отданы. Завтра шесть дивизий его корпуса перейдут в наступление вслед за пехотой, что прорвет французские позиции. Теперь в победе генерал не сомневался ни на йоту, слишком несоразмерны были силы противоборствующих сторон.

Но сейчас «Шнелле-Хайнц» думал не о войне, которая составляла последний год смысл его жизни. Он размышлял о тех переменах, что произошли с фюрером со времен польской кампании. Генерал вспомнил, как Гитлер посетил части его корпуса после разгрома кичливых ляхов в польской Померании, оттяпанной от Германии версальскими политиками.

Нет, фюрер, как и подобает старому фронтовику, проведшему ту войну в грязных окопах, был приветлив с солдатами. Но сейчас он сразу же разделил с ними привычную армейскую трапезу — густую похлебку со свининой, хотя в прошлый раз отказался от нее, сославшись на вегетарианство и довольствуясь яблоком.

Однако Гитлер не только поменял свое отношение к мясу, он стал другим, более рассудительным, что ли. Прислушивался к чужой точке зрения, не настаивал на своем, если понимал, что ошибся. Возможно, его изменила война — груз ответственности за судьбу рейха и народа сам по себе является тяжкой ношей, ведь сейчас он главнокомандующий, а не ефрейтор, как двадцать с лишним лет тому назад.

Гудериана поразили глаза фюрера, которыми тот взирал на танки. Даже созерцание новейшей «четверки» не рассеяло в них насмешливости. И тут Гитлер поразил всех — и офицеров штаба, и его самого, и экипаж танка. Фюрер взобрался на броню и, будто сам заправский танкист, уселся на сиденье наводчика, башенного стрелка, как его иной раз называли. Ну а дальше началось невообразимое — побеседовав минут пять с командиром танка, рейхсканцлер покрутил маховики наводки и с извиняющейся улыбкой попросил генерала дать ему пострелять.

Отказать такому просителю Хайнц не смог — целью выбрали сарай, из которого солдаты с веселым гиканьем быстро выгнали скотину. До него было метров триста, и генерал не сомневался, что фюрера ждет афронт, что, конечно, будет не совсем хорошо для его репутации, хотя танкистам такой шаг главнокомандующего польстил. Гитлер нахлобучил на голову пилотку, надел наушники, почему-то посетовав на отсутствие шлемофонов, от которых сам отказался когда-то.

Орудие зарядили болванкой, и танковая башня поползла по кругу. Остановилась, и пушка тут же дрогнула по вертикали. «Крестили» цель (а так называют это весьма характерное действие) очень быстро, буквально несколько секунд — «окурок» оглушительно рявкнул, выплюнув клуб дыма.

Гудериан не поверил своим глазам, когда увидел, что с крыши стала осыпаться черепица. Второй выстрел, на этот раз зарядили «фугасом», оказался намного эффектнее — дверь в сарай буквально вынесло вместе с косяком. Следующий снаряд попал в угол, такого издевательства несчастное строение не выдержало и под громкие ликующие крики собравшихся танкистов скособочилось и завалилось.

Стрелял сам Гитлер, в этом у генерала не было ни малейшего сомнения, насколько растерянной была физиономия командира танка. Заслуженный фельдфебель даже несколько заискивающе пошутил, что если господин рейхсканцлер оставит свой пост и захочет вернуться на фронт, то от такого наводчика ни один из командиров не откажется.

Фюрер только улыбнулся на слова танкиста и похлопал того по плечу. А Гудериан впервые заглянул ему прямо глаза — генералу на миг показалось, что видит в них бездну…

«Фельзеннест»

— «Сражение, от которого зависит судьба страны, будет дано без помыслов об отступлении, на позиции, которую мы занимаем в настоящее время. Все командиры, от командующего армией до командира подразделения, должны быть воодушевлены неодолимым желанием сражаться на месте до последней капли крови», — громкий голос Манштейна был ровен, без малейшей тени эмоций. — Таков приказ главнокомандующего французской армией генерала Вейгана.

— Где-то я уже подобное слышал, — пробормотал Андрей себе под нос.

— Вы что-то сказали, мой фюрер?!

— Как они реализуют сей приказ, Эрих? Сражаются?

— Да, мой фюрер, — резанул Манштейн и стал водить карандашом по расправленной на столе карте. — На ряде участков они успешно отразили наше наступление. Южнее Амьена их 24-я пехотная дивизия до сих пор сдерживает попытки 9-й и 10-й танковых дивизий прорвать фронт. Мы потеряли полторы сотни танков, многие из которых подорвались на минных заграждениях. На канале Элет все наши атаки на Шмен-де-Дам захлебнулись под огнем их артиллерии. А второй танковый корпус не может пробиться через позиции 19-й и 29-й пехотных дивизий и с трудом отбивает с фланга ожесточенные контратаки 1-й кирасирской дивизии.