Если человек оказался способен сказать «нет» потребности, чтобы его «несли», если, другими словами, он способен не просить, чтобы о нем позаботились, когда у него есть мужество быть одиноким, тогда он способен говорить как духовный лидер. И не следует ли видеть в отказе Спинозы избежать отлучения от синагоги и общины пример той же самой внутренней победы в битве за целостность, той же самой борьбы за умение не страшиться одиночества, без которого благородная «Этика», без сомнения, одна из величайших когда-либо созданных книг, не могла бы быть написана?

Как бы ни относились к его мыслям, Спиноза дарит нам изречение, похожее на порыв свежего ветра, продувающего туманные и мрачные болота прилипчивой религиозной зависимости: «Кто истинно любит Бога, тот должен не ждать, что будет любим Им в ответ». В этой страшной сентенции звучит голос мужественного человека – человека, который убедился, что добродетель и есть счастье, а вовсе не квитанция на его получение; что любовь к Богу и есть своя собственная награда, что красоту и истину нужно любить за то, что они и есть само благо, а не за то, что они когда-нибудь оправдают доверие, оказанное им любящим их художником, философом или ученым.

Спиноза вовсе не намекает на мученическую, жертвенную, мазохистскую установку, которую можно по ошибке расслышать в его словах. Вместо этого он дает наиболее точное выражение главной черте объективной, зрелой, творческой личности (он называет такого человека блаженным и радостным), а именно: умение любить что-то ради самой любви, а не для того, чтобы о тебе позаботились, не ради того, чтобы окольными путями прийти к ощущению престижа и власти.

Разумеется, к одиночеству и тревоге можно подходить конструктивно. Но этого не достичь с помощью deus ex machina[72] какого-нибудь «космического папы», к этому можно прийти, лишь встав лицом к лицу с кризисами, двигаясь от зависимости к свободе и целостности через совершенствование и применение своих способностей, через выстраивание со своими ближними отношений на основе творческого труда и любви.

Это не значит, что в религии или любой другой области не может быть авторитетов. Это значит, что вопрос о власти должен быть поставлен иначе, то есть как вопрос личной ответственности. Потому что авторитаризм (как невротическая форма власти) произрастает тем скорее, чем менее склонен человек решать свои проблемы самостоятельно. В терапии, к примеру, именно в те моменты, когда пациент переживает особую переполняющую его тревогу, он склонен видеть в терапевте авторитетную инстанцию. А тот факт, что в такие периоды он охотно отождествляет терапевта с Богом и родителями, дает лишнее доказательство отстаиваемой нами точки зрения: он ищет кого-то, кому он может вручить самого себя ради того, чтобы о нем позаботились. К счастью, совершенно нетрудно доказать, что терапевт – никакой не Бог, и для терапии праздничный тот день, когда пациент обнаруживает, что его это совсем не пугает. Вместо того чтобы спорить с самим собой и другими о достоинствах какой-нибудь власти, лучше с самого начала задаться вопросом: «Что это за страх, который заставляет меня искать убежища под крылом власти, и от какой проблемы я стараюсь убежать?»

Вывод этой дискуссии в том, что религия играет конструктивную роль, когда она утверждает человека в чувстве собственного достоинства и полноценности, укрепляет его в мысли, что он способен выбрать жизненные ценности, помогает ему использовать и развивать этическую чуткость, свободу и личную ответственность. Поэтому религиозная вера и религиозные практики сами по себе нельзя назвать «хорошими» или «плохими». Вопрос скорее в том, насколько вера и практика являются для данной конкретной личности бегством от свободы, способом сделаться «чуть менее» личностью, и насколько они, напротив, укрепляют человека в его умении быть ответственным и полагающимся на свои этические силы. В притче Иисуса из Евангелия от Матфея похвалы удостоился не тот, кто, испугавшись, зарыл свой талант, но те, кто мужественно использовали свои ресурсы; и этим «добрым и честным» людям было дано вознаграждение.

В последнем параграфе своей последней книги[73] Фрейд цитирует стихи Гёте:

Теперь мы переходим к вопросу, как человек овладевает наследием отцов, переданным этической и религиозной традициями. Мы поместили этот раздел после предыдущего, поскольку не имеет смысла заводить речь о традиции, пока проблема зависимости остается непроясненной. В той мере, в какой взрослый человек достиг свободы и идентичности как личность, он обрел основу для овладения мудростью прошлого, содержащейся в традициях его общества; отныне он может считать их своими. Но если у него нет свободы, традиции из богатства превращаются в оковы. Они могут стать набором усвоенных правил, но они вряд ли окажут благотворное влияние на внутреннее развитие человека как личности.

Как мы могли убедиться в главе 2, отчасти наша сегодняшняя болезнь состоит в том, что мы во многом утратили творческий подход к мудрости прошлого. Заявление Генри Форда, сделанное им в 1920-х годах и гласившее: «История – это чушь», стало чрезвычайно популярным и спровоцировало многочисленные дискуссии. Уже тот факт, что такая тема вообще могла стать предметом обсуждений, указывает на бунт против традиции, который был в те времена повсеместным. Но история представляет собой наше социальное, общее тело: в ней мы живем, движемся и благодаря ей наделены бытием, и отрезать себя от нее, считать ее несущественной – все равно что сказать: «Мое физическое тело – это чушь».

Гордость за отсутствие интереса к религиозной традиции собственного общества относится к той же категории. В 1920-х и даже до известной степени позднее среди рафинированных людей бытовало мнение, что безразличие к религиозной традиции составляет признак эмансипации. Образованные люди, которые постыдились бы признаться в полном незнании экономики и литературы, были, однако, горды полнейшим невежеством в области религии – либо же горды тем, что кроме нелепого набора выдумок да катехизиса они из воскресной школы ничего не вынесли. Отношение зависимости, которое мы обсуждали в предыдущем разделе, и это рафинированное пренебрежение приводят к одному и тому же: они изолируют человека, не позволяя творчески подойти к этой важной составляющей «мудрости предков». Эта ситуация плачевна не только для общества, но и для самой личности, потому что она крадет у человека большую часть его исторического тела, и свойственное сегодняшним людям чувство полной растерянности и неукорененности еще больше усиливается.