class="p1">Однако уже во втором ответе, в восемь тридцать утра в среду, высокомерие сменилось угрозами, а требования начали приниматься. Причина была очевидна: посредники прошли по дворцу в три утра и засвидетельствовали, что Сомоса ошибается в своих расчетах. Партизаны по собственной инициативе отпустили из дворца немногих оказавшихся там детей и беременных женщин, передали сотрудникам Красного Креста раненых и тела убитых, во всех помещениях царили спокойствие и порядок. На первом этаже, где помещался в основном технический персонал, в кабинетах люди спокойно спали в креслах и на столах или занимали себя кто как умел, не проявляя ни малейшей враждебности к ребятам в форме, которые каждые четыре часа делали обход помещения. Наоборот, выказывали им поддержку, проявляли симпатию и солидарность, о чем были даже составлены соответствующие письменные заявления. В некоторых кабинетах сандинистов угощали кофе. Многие заявляли, что останутся в качестве заложников добровольно до конца акции.

В Голубом зале, где содержались «золотые» заложники, наблюдатели засвидетельствовали такую же спокойную обстановку, как и на первом этаже. Никто из депутатов не оказал сопротивления, все позволили себя разоружить, а с течением времени еще и начали высказывать недовольство тем, что Сомоса затягивает переговоры. Сандинисты вели себя выдержанно, корректно, но слабости не проявляли. Ответ на попытку взять их измором был категорическим: или через четыре часа они получат окончательный ответ, или начнутся казни заложников.

Сомоса вынужден был понять, что ошибся в расчетах. К тому же в разных районах страны появились явные признаки народного недовольства, грозящего перейти в восстание. Так что в среду, в половине второго пополудни, он принял самое неприятное из требований – оглашение по радио и телевидению политического документа СФНО. В шесть часов вечера его передали на всю страну.

Сорок пять часов без сна

Хотя формально никакие соглашения еще не были достигнуты, во второй половине дня в среду стало ясно, что Сомоса готов капитулировать. Именно тогда политзаключенные получили указание готовиться к освобождению и собирать вещи. Большинство из них, находясь в разных тюрьмах, узнали о событиях от самих надзирателей, нередко втайне симпатизирующих политическим. Из других городов в Манагуа заключенные были перевезены даже раньше, чем удалось достичь формального соглашения об этом.

В то же время панамские службы безопасности информировали генерала Омара Торрихоса, что один никарагуанский руководитель среднего звена спрашивает, не захочет ли он послать самолет за политзаключенными и участниками штурма Национального дворца в Манагуа. Торрихос захотел. Через несколько минут ему позвонил президент Венесуэлы, Карлос Андрес Перес, который выразил озабоченность судьбами сандинистов и желание согласовать с панамским коллегой действия по их депортации из страны. Тогда же панамское правительство арендовало у компании СОРА пассажирский самолет «Электра», а Венесуэла прислала огромный «Геркулес». Оба воздушных судна, готовых к взлету, стояли в аэропорту Панамы, дожидаясь конца переговоров.

А те после пяти вечера подошли к своей кульминации. Сомоса всячески хотел отложить вылет победителей еще на три часа, но те, по очевидным причинам, намертво отказались вылетать ночью. Десять миллионов долларов превратились в пятьсот тысяч, но СФНО предпочло с этим согласиться. Потому что деньги изначально были вопросом не столь важным, но еще более потому, что члены штурмового отряда стали проявлять опасные признаки крайнего нервного истощения после двух суток без сна под сильнейшим эмоциональным напряжением. Первые опасные симптомы обнаружил у самого себя команданте Ноль, когда понял, что не может вспомнить, в каком городе находится Национальный дворец. Первый ему признался, что у него была галлюцинация – он слышал, как по площади Республики проходят несуществующие железнодорожные составы. Затем Ноль заметил, что Вторая непроизвольно клюет носом и в какой-то момент выпускает из рук свой карабин, провалившись в сон. Тогда он понял, что надо как можно скорее сворачивать и завершать операцию, длившуюся к тому времени уже сорок пять часов.

Прощание и ликование

В четверг в половине десятого утра двадцать шесть сандинистов, пятеро посредников и четверо заложников покинули Дворец и выехали в аэропорт. Заложников взяли только самых важных: Луиса Пальяйса Дебайле, Хосе Сомосу, Хосе Антонио Мору, депутата Эдуардо Чаморро. К этому времени семьдесят политзаключенных, собранных из тюрем по всей стране, уже находились на борту двух самолетов из Панамы, где через несколько часов все они попросили политического убежища. Среди освобожденных, разумеется, не хватало тех двадцати, которых никому уже не спасти и не воскресить.

Сандинисты выдвинули условие, чтобы на всем маршруте их движения в аэропорт не было ни военных, ни транспорта. Этот пункт не был выполнен, потому что режиму пришлось вывести на улицы весь наличный состав Национальной гвардии, чтобы сдержать народное ликование. Старались они напрасно. Школьный автобус, который вез в аэропорт сандинистов, народ на обочинах провожал нескончаемой овацией. Весь город вышел на улицы, празднуя победу, а за автобусом следовал все растущий и все более разгоряченный эскорт из автомобилей и мотоциклов. Депутат Эдуардо Чаморро удивился такому взрыву народного ликования. На что сидевший рядом команданте Первый, которого отпустило наконец напряжение двух последних суток, насмешливо сказал ему:

– А это, видите ли, как раз то единственное, чего нельзя купить за деньги.

Сентябрь 1978 года, «Альтернатива», Богота

Кубинцы перед лицом блокады

В тот вечер, когда началась блокада, на Кубе было 482 560 автомобилей, 346 300 холодильников, 549 700 радиоприемников, 303 500 телевизоров, 352 900 электроутюгов, 286 400 вентиляторов, 41 800 стиральных машин, 3 510 000 наручных часов, а также 63 локомотива и 12 морских судов. Все это, кроме наручных швейцарских часов, прибыло на Кубу из Соединенных Штатов.

Должно было пройти некоторое время, прежде чем кубинцы осознали, что будут значить для их жизни эти поистине убийственные цифры. Куба неожиданно оказалась перед фактом, что с экономической точки зрения она не суверенная страна, а один из придатков Соединенных Штатов. Мало того что сахарная и табачная индустрия целиком находилась в руках североамериканских консорциумов – абсолютно все, что потреблялось на острове, производилось янки, на их территории или на кубинской. Гавана и еще пара городов Кубы производили впечатление богатых и счастливых, но на деле в них не было ничего своего – все было чужим, от зубных щеток до двадцатиэтажных зеркальных отелей на набережных. Куба импортировала из Штатов почти тридцать тысяч видов продукции – вещей, необходимых каждый день, вещей не самых необходимых и вещей, вовсе не нужных. Более того, самыми активными потребителями этого иллюзорного рынка были сами же североамериканцы, туристы, прибывающие паромом из Уэст-Палм-Бич или Нового Орлеана, которые предпочитали покупать без налога продукцию их