— сделать знак вуалью. После чего их с трудом разняли и развели на два ряда. Тогда монсеньор герцог снял свой головной убор[683] и прошел между рядами. Так он объединил их в пары, чтобы биться один против другого врукопашную, и они бились на мечах как вилланы, так что мой господин почти не получил от этого удовольствия[684]. Тогда по двое они вернулись в ворота Золотого древа, пройдя перед дамами, и сопроводили моего господина во дворец, [вместе с] моим господином бастардом в носилках. Затем они отправились разоружаться, чтобы прийти на банкет и танцы.

Что касается этих джостры и турнира, все было проведено достойно со всей приятностью и с большой роскошью, так что невозможно это описать, чтобы не было слишком длинно. Ибо не было ни дня, чтобы на этих турнирах и банкетах каждый не был облачен в богатые одежды, с драгоценностями, вышивкой, каменьями, из роскошных тканей, с попонами и конской упряжью, сегодня в одно, а завтра — в другое, и так же на банкетах и танцах. И также мой господин герцог и монсеньор бастард, и их пажи каждый день в новом, и [их примеру] следовали прочие принцы и сеньоры. Вообразите, как показывал себя каждый, о чем я должен умолчать, за исключением турнира и того, что сопровождало его.

В названный день, после турнира, при дворе был приготовлен прекрасный банкет. Во-первых, был установлен богатый буфет, наполненный дорогой посудой. На трех столах в большом зале, о чем я уже рассказывал, стояли тридцать восковых деревьев, на которых висели фрукты всех видов[685]. Вокруг корней этих деревьев было разложено мясо, коего было двадцать блюд, а во время антреме ходили по залу персонажи, как мужские, так и женские, которые разносили фрукты и сладости, одни в заплечных корзинах, а другие — на шляпах, а иные — в подолах[686]. Эти персонажи были щедро раскрашены чистыми золотом, серебром и лазурью. Перед монсеньором на его столе была башня, на которой стоял человек, державший монету, и из башни, как из фонтана, текла в изобилии розовая вода[687]. Внутри одного из висячих канделябров с зеркалами, о которых я рассказывал, [описывая] первый банкет, был дракон в скале, который извергал пламя, а из скалы лилась на людей вода и [сыпались] лепестки роз. Затем к этому столу был вывезен огромный кит[688], охраняемый двумя гигантами. В его животе сидели две сирены и 12 или 13 человек, одетые на иностранный манер. Эти люди и сирены появились из кита, чтобы танцевать, петь и сражаться. Из этих людей одни сражались, а другие танцевали.

В конце банкета начался танец, после которого дамы вручили приз турнира мессиру Жану д'Удевилю, брату монсеньора де Скаля[689]. После этого четверо смелых рыцарей объявили поединок на следующий день, затем все пошли спать около трех часов [ночи].

На следующий день после мессы монсеньор герцог дал в большом зале роскошный обед, на котором рядом с ним сидел легат нашего святого отца [папы римского], а прелаты, принцы и сеньоры — за другими столами. После этого обеда, изобильного и долгого, мой господин герцог дал герольдам, трубачам и менестрелям 600 франков монетами, и они принялись кричать правителю: «Щедрость, щедрость». Мой господин подарил Честеру[690], английскому герольду, длинное платье из дорогой зеленой парчи, подбитое горностаем.

После обеда все отправились на джостру, которую начали монсеньор д'Аргель, монсеньор Жак де Люксембург, монсеньор де Ренти и монсеньор де Лен[691], но прибыло только четверо ответчиков: монсеньор де Русси и хранитель лесов Брюгге, по имени монсеньор д'Унтерш, и еще двое. Поэтому я замолкаю и перестаю писать, ибо назавтра, как говорят, праздник должен был прекратиться, а монсеньор уехал в Брюгге[692].

Здесь заканчивается трактат о свадьбе монсеньора герцога Бургундского и Брабантского.

Resume

L'État bourguignon est né en 1363 quand le roi de France Jean II le Bon a transféré le duché de Bourgogne aux mains de son fils cadet Philippe, le futur Philippe le Hardi (1363–1404). Grâce à une politique matrimoniale habile, Philippe et ses successeurs ont agrandi considérablement leurs possessions territoriales, devenues comparables à celles du roi de France. La maladie du roi Charles VI et les troubles de la Guerre de Cent ans ont donné aux ducs la possibilité de jouer un rôle de premier plan sur la scène européenne et d'exercer une politique indépendante. L'écart entre leur statut officiel (c'est-à-dire, celui de vassaux du roi de France et de l'Empereur) et leurs ambitions (les ducs ont cherché à obtenir leur indépendance par rapport à la couronne royale française) a mené à l'établissement d'une cour splendide qui a servi d'instrument politique pour affirmer leurs prétentions. En organisant des fêtes et des banquets somptueux les ducs de Bourgogne manifestaient leurs exigences territoriales et leurs droits politiques. Les nombreux chroniqueurs au service ducal, en cherchant à contribuer à la glorification des ducs, ont créé une image magnifique de la cour bourguignonne.

Olivier de La Marche mérite d'être nommé en premier lieu parmi les chroniqueurs qui glorifiaient la cour bourguignonne. Il grandit à la cour des ducs de Bourgogne et a passé toute l'échelle des promotions, en commençant par l'office de page jusqu'au maître d'hôtel et au capitaine de la garde. À la cour des ducs de Bourgogne, il y avait beaucoup de descendants de leurs possessions septentrionales, voire étrangers. À l'opposé, Olivier de La Marche était bourguignon: il appartenait à un noble famille originaire de Bresse au comte de Bourgogne et fut baptisé à l'église de Villegaudin près de Chalon-sur-Saône dans le duché de Bourgogne. La date de naissance d'Olivier de La Marche éveilla une discussion dans l'historiographie, mais on sait qu'en 1439, il entra au service du duc de Bourgogne Philippe le Bon. Bien sûr, ce n'était pas sans patronage. Ses parents étaient Philippe de La Marche et Jeanne de Bouton. Ces familles avaient déjà été sont en service bourguignon depuis de nombreuses années. Après la mort du père d'Olivier de La Marche, son oncle du coté maternel Jacques de Bouton a contribué à son introduction à la cour de Guillaume de Luyrieux et de son épouse Anne de La Chambre,