Она поежилась. Вечером, как всегда, резко и неожиданно холодало. День был жарким, но ночью могло пробирать до костей. Пора двигаться. Нет, еще немного. Она стояла, прислонившись к грубо отделанной стене и глядя на бриллиантовую россыпь звезд, усеявших южное небо. Пора. Она было повернулась, как в дальнем конце улицы вспыхнули фары; какая-то машина быстро катила с вершины холма. Тара инстинктивно отпрянула под сень густой лозы, покрывавшей стену, и сделалась почти невидимой с дороги. Убедившись в этом, она осторожно выглянула. Машина притормозила неподалеку, перед старыми металлическими воротами, которые Мейти, уходя, тщательно запер. Лицо водителя легко было разглядеть. Это была Джилли! Под невидимым взглядом Тары Джилли вышла из машины и нажала кнопку домофона.

— Да.

По голосу, донесшемуся из маленького черного аппарата, потрясенная Тара узнала Грега.

— Милый, это я, Джилли. Я приехала, я здесь, отпирай поскорее. — Голос Джилли зазвучал настойчиво и соблазнительно.

Тара услышала жужжание механизма, при помощи которого открывались ворота. Джилли распахнула их, вернулась в машину и въехала на подъездную дорожку. Ворота за ней закрылись.

«Джилли? Но почему она?.. Как?.. — Тара никак не могла взять в толк всего этого. Она вернулась в спасительную тень, напряженно раздумывая. — Джилли?» Медленно, словно под водой, перед мысленным взором Тары мелькали картины прошлого: Джилли на свадьбе, Грег полуобнимает ее, она слабым голосом лепечет поздравления; Джилли играет в теннис в паре с Грегом, и победители обмениваются поцелуем; Джилли, вся обратившаяся в сторону Грега, той ночью, когда они все так долго болтали. Новые мысли, причиняя почти физическую боль, разрывая мозговую ткань, проникали в сознание Тары — в ту ночь Джилли не хотела уходить с вечеринки, Филип пошел домой один, это в порядке вещей, но уж больно долго Грег провожал ее домой…

А затем Джилли в Эдеме. Это ведь Джилли плавала и играла в теннис с Грегом, охотилась с ним, в то время как она, его жена, скучала в одиночестве, это Джилли подвигла всех на крокодилью охоту, в то время как она… Крокодилья охота! И с поразительной ясностью, как последнее неотразимое доказательство, в памяти вдруг всплыло то, что она всегда знала, только подавляла это знание, — Джилли в лодке, неподвижная, чуть ли не парализованная, лицо ее — маска ужаса, но глаза горят ненасытным желанием…

Тара откинулась назад и вскрикнула. Душевная боль нашла выход в утробном, животном вопле, древнем жалобном вопле, который издает истерзанное существо. Спотыкаясь, вся дрожа, она кинулась бежать. Куда? Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Пробежав несколько шагов, она резко остановилась, повинуясь мучительным спазмам, охватившим все ее тело, — она прислонилась к стене, согнувшись пополам, схватилась за живот, и ее вырвало. Потом, ощущая полное изнеможение, она вновь пустилась бежать и бежала до тех пор, пока не отказали ноги, и она, внезапно споткнувшись, свалилась на землю.

Она упала неловко, порезавшись и ушибив ногу. Но боль привела ее в чувство, она тяжело вскарабкалась на тротуар и привалилась к стене. Она нашарила в сумке бумажную салфетку и неловко попыталась стереть следы рвоты со рта и одежды, а кровь и грязь — с колен. Сколько она там просидела — бог знает. В конце концов, все еще ощущая тошноту, дрожа от холода, который пронял ее до самых костей, она заставила себя подняться и побрела назад, в свое маленькое убежище — сесть на автобус или трамвай, где она стала бы объектом самого пристального наблюдения посторонних, было выше ее сил.

Всю ночь она пролежала, свернувшись калачиком, на своей узкой кровати, пытаясь оправиться от нового удара, который был нанесен ее и без того раненому сознанию. Она не представляла, что страдание может быть горше того, что она уже перенесла, обнаружив, что ее возлюбленный, обожаемый муж ненавидел ее настолько, что готов был убить. Но это новое предательство было вряд ли пережить легче.

— Я любила тебя, Джилли, — со стоном повторяла она вновь и вновь, — отчего же ты так ненавидела меня?

Джилли была ее единственным другом, чуть не светом в окне, и режущая боль разрыва с той частью ее собственной души, которую олицетворяла Джилли, была почти нестерпима. Она думала, что худшее уже позади, и теперь, после того как она все сделала, чтобы взять себя в руки, после лечения на Орфеевом острове, все будет хорошо. Но теперь она поняла, что есть новые ямы, и из них тоже придется выкарабкиваться. И вот убитая, униженная, раздавленная сверх худших ожиданий, она, лежа у себя в комнате, думала, что не сможет, а то и не захочет предпринимать новых усилий…

Где же эта новая женщина? Сидя за столом в своем заваленном разными бумагами уютном кабинете на Ливерпуль-лейн, Джоанна Рэнделл все еще не оставляла надежды найти ее, но уже была близка к отчаянию.

«Я всех пересмотрела в Сиднее, в возрасте от двадцати до шестидесяти», — мрачно размышляла она.

Используя многообразные связи, сложившиеся на протяжении долгих лет, когда она еще была сначала манекенщицей, потом дизайнером, потом заведующей отделом мод и наконец директором, она дала знать, что ищет новые таланты. И почти немедленно на нее обрушился «девятый вал» — девицы звонили, писали, осаждали агентство и даже квартиру почти круглые сутки; в конце концов ей пришлось отдать строгое указание, чтобы никого, никого не принимали без предварительной договоренности. А толку никакого!

— Никакого, — безнадежно повторила она.

Иные из новичков выглядели весьма обещающе. В своем роде. Но все это тот же самый тип. А теперь, после встречи с МУЗом из рекламного агентства, она точно знала, что им нужно. Но для этого особенного облика ничего не подходило. И все же ей придется что-нибудь предложить, если, конечно, она не оставит надежд выиграть этот важный забег. Со вздохом Джоанна вернулась к фотографиям, разбросанным по столу. Может, если эта, с длинными волосами, стянет их заколкой…

В разгар ее размышлений открылась дверь и в комнату ворвался Джейсон Пибблз. Только присутствие человека из рекламного агентства заставляло ждать его в приемной, ибо он уважал денежных людей и знал, что музыку заказывает тот, кто платит. Но как главный фотограф он выговорил себе право заходить в святая святых Джоанны, когда ему вздумается.

— От меня у нее нет секретов, — говорил он в таких случаях ошеломленной секретарше. — Она и я — мы вот так повязаны, — и драматически скрестив руки, он проходил внутрь.

Джоанна была рада видеть его, впрочем, как и всегда. Они давно работали вместе, и в профессиональном смысле она немало зависела от его тонкого мастерства, безошибочной оценки по части фотогеничности, которую он умел обнаружить в самом заурядном с виду лице, от его тонкого вкуса, который в конце концов оборачивался коммерческим успехом. Но помимо того, она любила его просто как человека за добродушие, острый юмор и неудержимую веселость. Все это воплощалось в его физическом облике: был он мал ростом и лукав, редкие светлые волосы ежиком стояли на голове, а маленькие блестящие глазки так и бегали, ничего вокруг не упуская.

— Доброе утро, мамочка! — последовало привычное приветствие, сопровождаемое привычным смачным поцелуем в щечку. Джоанна привычно простонала в ответ: