– Когда опять поедете в город, будьте осторожны на Западном шоссе. Знаете тот поворот?

– Да, знаю.

– Там постоянно кто-то разбивается.

– Да, я слышала.

– Вы помедленнее, повнимательнее…

– Да, спасибо. Вы очень заботливы, Сережа.

Лейтенант смутился. Ему было приятно услышать ласковое Сережа из уст красивой блондинки.

– Я вам напишу телефон. Звоните, если что.

– Зачем? – удивилась Настя.

– Нет, возьмите, – настойчиво попросил лейтенант. – Здесь все может случиться.

Он сделал упор на слове «здесь».

– Что здесь может случиться? – заволновалась Настя. И в одно мгновение вдруг вспомнила о странных взглядах, посылаемых ей вслед жителями поселка. – А?

– Мало ли. Вы тогда сразу звоните мне. И это…

– Что?

– С Атамановым поосторожнее…

– Почему?

– Ну… Художник все-таки… Богема. А они все ненормальные…

– Знаете, у вас, безусловно, сформировалось ошибочное и предвзятое мнение об Андрее! – холодно заметила Настя.

– Ладно, побегу. Замерз, – признался Воробьев. – До свидания, Анастасия Николаевна!

«Анастасия Николаевна! – поразилась Настя. – Разве я назвала ему полное имя? Вроде нет… Откуда он… И что это за намеки насчет ненормальности Атаманова?..»

На крыльце появился властитель дум местного населения в целом и Анастасии – в частности. Выглядел расхристанно – небритая рожа, спутанные волосы.

Он необыкновенный!

На Атаманове были рваные джинсы, тонкий джемпер и сланцы на босу ногу. Самое то для прогулок по февральскому морозцу.

– Оп-па! – вскричал он и почесал живот, просунув руку под джемпер. – Прелестное дитя, ты убрала весь снег!

– А надо было оставить тебе пару тонн?

– Устала, наверное?

– Да не очень, – соврала Настя.

– Полезли на гору, – предложил вдруг Атаманов. – У меня пленэр[10].

– Какой пленэр? – изумилась Настя. – Мороз пятнадцать градусов!

– Ну просто прогуляемся. Согласна? Это нетрудно, не бойся. Там фантастический вид!

– Ура! – сказала Настя. – Полезли. Ты прямо так или наденешь что-нибудь?..

Подъем на вершину занял минут десять – они карабкались вверх по склону, цепляясь за стволы сосен.

И вот перед ними открылась великолепная картина – внизу, блестя на солнце снегом, лежало озеро, а вокруг громоздились красноватые стены гор.

– Осторожно! – крикнул Атаманов и схватил девушку за куртку. – Куда ты? Упадешь!

Настя собиралась заглянуть вниз, в пропасть.

– Я это уже видела. На твоей картине! – вспомнила она. – На выставке. Только на картине пропасть гораздо глубже и страшнее.

– Но и этой хватит, чтобы раздробить череп, – внезапно помрачнел Атаманов. – Улетишь, и все. Иди сюда.

Он отогнал девушку от края и потащил обратно, вниз.

– Давай еще тут постоим! – засопротивлялась Настя. – Как красиво!

Но у художника, очевидно, напрочь испортилось настроение. А когда запыхавшаяся альпинистка вдруг спросила, кто такая Дина (о второй картине она вспомнила по ассоциации с «Бездной», так как на выставке два полотна висели рядом), Атаманов налился свинцовой тяжестью, как грозовая туча.

«Возможно, я слишком много болтаю, – расстроилась Настя. – И ведь прекрасный выдался день! А я все испортила своими вопросами!»

– Наверное, мы никогда больше не увидим нашего драгоценного Рексика! – плаксиво сказала Люся. Она захлопнула дверь.

Только что им была предъявлена для освидетельствования овчарка. Собаку привел парень, по телефону утверждавший, что экземпляр точь-в-точь соответствует параметрам, указанным в объявлении. В результате беглого осмотра Мария пришла к следующим заключениям:

а) это не Рекс;

б) и это не веселый подросток, каковым являлся Рекс Здоровякин, а престарелая матрона;

в) непонятно, на что надеялся посетитель.

Посетитель надеялся на вознаграждение.

– Да вы на морду посмотрите! – воскликнул он, вынимая из кармана объявление с фотографией Рекса. – Одно лицо!

– Да, что-то есть, – вставила Люсьен. – Наверное, это его мама.

– Так, вы свободны, – дипломатично завершила аудиенцию Мария. – До свидания.

Парень с собакой ушел, а Люся распустила нюни. Ясное дело, жизнь без Рекса утратила краски, но у Маши не было никаких желаний выслушивать стоны гувернантки.

– Ты вроде бы собиралась в магазин?

– Да, уже иду. Ах, Марья Анатольевна, вижу, вы все еще злитесь на меня! Поверьте, мне так стыдно! И как же я забыла передать вам слова Ильи Кузьмича! Но когда мне позвонила мама и сказала, что ей плохо, я совершенно…

– Люся, иди, – сморщилась Маша. – Я не злюсь.

Она нарисовала в уме следующую картинку: Люся висит на пальме вниз головой, а обезьяны забрасывают ее кокосовыми орехами. И Маше сразу стало легче. Нет, по-другому: бескрайний океан, и в центре – утлый плот с привязанной к нему домработницей, жестоко страдающей от палящего солнца и обезвоживания. Да, хорошо. Славно.

– Спасибо, что не уволили, – продолжала тарахтеть Людмила. Ее длинный нос-хоботок, весь в черных точках, шевелился. – Я понимаю, как виновата, простите, ради бога… Деньги и список!

– Держи. – Маша вручила красотке пакет и кошелек. – И пожалуйста, быстро. Мне работать надо…

Да, у Маши появился заказ. Уже два дня она сочиняла программу для инвестиционной компании «Энигма». Задание, по Машиным меркам, было легким. Один из многочисленных друзей Александра Валдаева, работающий в этой структуре, признался, как они маются со старой программой. Вникнув в суть, Мария пообещала за три-четыре дня исправить ситуацию. Правда, директор «Энигмы» господин Кирьянов отказался заключить с программисткой договор. «Принесите сначала продукт, – потребовал он, – потом поговорим…»

– Скупердяй страшный, – предупредил Машу знакомый. – Ему плевать, что у нас компьютеры висят и жрут данные. Он предпочитает закрывать на это глаза.

«Ничего, – решила Мария. – Кирьянов раскошелится. Я не оставлю ему ни одного шанса. Уж три тысячи как-нибудь найдет».

Три тысячи долларов – именно в эту сумму оценила Маша свой труд.

И сейчас ей было совершенно необходимо на пару часов прилипнуть к ноутбуку. А для этого – как минимум отлепить от себя Стасика. Но сладкое существо категорически не хотело лежать в кроватке, наблюдать за пластмассовыми коровами и слушать однообразную мелодию шарманки. Дитё предпочитало ездить на маме по всей квартире и таращиться на стены, мебель, потолок. Увидев в прихожей африканскую маску, ребенок скривился, покраснел. Уголки рта уползли вниз, и детеныш разразился воем.