Она слушала внимательно. Потом сказала:

– Раньше-то люди в него верили, как этот, длинноволосый, говорит – может, не зря? А у нас, у тех, кто без родителей остался, не было елки и Деда Мороза. Но товарищ Москвин заботился о нас – под Новый год пайки праздничные давали, в похлебку добавляли свинины чуть-чуть, иногда даже книжки дарили – не всем, а самым примерным. Товарищ Москвин поздравлял всех, говорил с народом – о том, что надо еще немного потерпеть, и скоро все наладится. А у вас на станции отмечают Новый год?

– Отмечают. Если вернемся отсюда, я б тебя позвал, если тебя отпустят. Заказал бы тебе пропуск.

«Хотя вряд ли ее так просто выпустят, – подумал Крот, – особенно если учесть, чья она дочь. На задание – возможно, и то не факт».

И вдруг до него дошло. Детям репрессированных не полагалось праздников. Спасибо и на том, что их не заставили разделить судьбу родителей. Дали возможность стать достойными членами общества и смыть родительский позор. В том числе и кровью.

– Знаешь, – сказала Искра, – я тебе расскажу то, что тогда не сказала всем. Помнишь, расспрашивали, что мы видели? Тогда, когда ты чуть не заснул. А я ведь тоже кое-что видела. На берегу пруда стояла мама и махала мне рукой.

Крот покачал головой. Вот и у девочки тоже глюки были, как оказалось. Может, и правда все дело в том, что там какая-то химия действует на людей? Может, то, что он так размяк при взгляде на рыженькую, тоже стоит отнести на счет этой химии? Однако, как ни крути, – Искра очень стойкой оказалась, не поддалась наваждению, в отличие от мужчин. Может, слово какое-то знает против всех этих чар?

– Извиняюсь, – послышался у него над ухом свистящий шепот, – это не вы в парк ходили недавно? Предметами старины интересуетесь?

Крот увидел морщинистого мужика в ватнике.

– Не интересуемся, – отрезал он неприветливо. Мужик показался ему обычным барыгой. Но тут встряла Искра и замела хвостом:

– А вы тоже были в парке?

– Нет, я туда не хожу давно, но кое-чего с прошлых времен осталось, – пробормотал мужик. – Подсвечник вот старый. Думал, продам кому-нибудь, а он у нас никому не нужен. Может, возьмете – недорого запрошу.

– Подсвечник не нужен, – сказал Крот, – но отсыплю патронов за информацию. Кто сейчас ходит в парк?

– Так не ходит никто давно, – гнул свое мужик, – там ведь странные дела творятся, в этом парке. Там земля порченая. И те, кто туда ходит, пропадают. Или возвращаются, но не такими уже.

– Как это – не такими? – удивился Крот.

– Ну, как бы это сказать… Тоже порчеными. И потом совсем уходят. Вот как Терентьич.

– А поподробнее можно? – спросил Крот, сыпанув в протянутую руку несколько патронов. Интуиция подсказывала, что это будет не пустая трата.

– Так чего там подробнее, – удивился мужик. – Терентьич, даже когда у него сын Борька пропал, еще молодцом держался, ремонтом руководил, а через пару лет сходил в парк – и вернулся сам на себя непохожий. Ходил по станции, как привидение, не разговаривал ни с кем, на вопросы не отвечал и ничего не рассказывал. А потом спустя недели три опять ушел – и с концами уже.

Еще несколько патронов перекочевало в сморщенную руку. И мужичок, поколебавшись и оглядевшись, прошептал:

– Да вот хоть этот проводник-то ваш – думается мне, он и теперь в парке бывает.

– Греков? – спросил Крот.

– Т-с-с, – мужик испуганно огляделся. – Он ведь такой чудной… я его боюсь иногда. И была с ним история одна нехорошая. Тут, на станции, мальчонка один жил убогий. С отклонениями он родился, и люди косились. Пока мать его жива была, вроде терпели, а когда умерла она, стали его шпынять. И тут Греков предложил – мол, давайте мне его в помощники, будет со мной наверх ходить. И согласился комендант, хоть нехорошее это дело – ясно же было, что мальчонка хилый, не боец. Видно, не хотелось ему лишний рот кормить. Так и вышло – отправился парень с Грековым наверх. А обратно Греков один вернулся.

– Мать умерла, – задумчиво пробормотал Крот. – А отца у него не было?

– Не сказала она, кто отец, – пробурчал мужик. Однако у Крота сложилось ощущение, что мужик об этом знал. Да и то сказать – разве скроешь что-нибудь на такой маленькой станции?

– Вам бы еще со старухой моей потолковать – она тоже кое-что помнит. Только болеет она. Не знаю, станет ли говорить. Эй, Ванда! – крикнул он, заглянув в палатку. – Тут из большого метро гости. Приглашать?

– Зови, зови, конечно. Ох, радость-то какая.

Крот и Искра залезли в палатку – и чуть не отшатнулись. Там сидела старуха в лохмотьях с красными, слезящимися глазами, но шею этого пугала в три ряда обвивали бусы, на руках гремели браслеты.

– Здравствуйте, гости дорогие. Угостить вас только нечем – может, пошлете за брагой, я скажу, куда. Живем-то мы скудно.

Крот намек мигом понял.

– Сейчас сходим, – буркнул он.

– Да вон он слетает, вы только отсыпьте ему, чтоб было, на что, – захихикала опять старуха.

– Не вопрос, – сказал Крот, отсыпав старику горсть патронов. Тот, тревожно глянув на старуху, мигом испарился.

– Счас вернется. Эх, мне бы горло промочить, – тряслась старуха. – ну, что там Ганза, жирует, небось? Эх, я б сама туда собралась. Было время, звал меня в большое метро анархист залетный, а я, дура, с этим осталась – потому что любовь. Любовью сыт не будешь. Могла бы щас королевой ходить – а тут мне и горе залить не каждый день удается. Теперь-то поздно – кому я такая нужна? А раньше мужики мне ноги целовать готовы были. А перед самой Катастрофой как я весело жила… Эх, ничего вы не знаете, что тут раньше было, какое веселье. Думаете, Выхино – край света? Да фиг-то! Квартал «Бомбей» на Самаркандском, ночной клуб – вот где веселая жизнь была, вот где зажигать умели! Выхинский рынок – ох, бойкое место. Закрыли его за год до Катастрофы. И еще я вам скажу кое-что, – она таинственно понизила голос: – Столько черных в этих местах было – а где они все теперь? На станции один-два – и обчелся.

При слове «черные» Крот непроизвольно вздрогнул, но потом сообразил, что старуха имеет в виду вовсе не загадочных мутантов, пугавших население станции ВДНХ, а гастарбайтеров, многочисленных приезжих из других областей. Слово «приезжие» тоже вызвало тяжелые воспоминания – костер на Павелецкой-радиальной, лысые черепа караульных и тоскливый, почти человеческий стон раненого мутанта на эскалаторе.

– Небось, в большое метро почти все эмигрировали, умеют устроиться, – злобилась Ванда, – а мы тут гнием. А еще говорят, что это мы их угнетали. Много, много народу куда-то со станции пропало – говорят, в большое метро ушли. Правда, люди шептались, что кое-кого под шумок того… съели.

– Ладно, опять ты за свое, – прохрипел вернувшийся старик, тревожно поглядывая на гостей. – Заладила тоже. Кому нужны твои грехи молодости, женщина? Ты им расскажи, чего они хотят. Про парк расскажи им. Про ведьму. Про черного бога, – он, беспокойно озираясь, протянул подруге пластиковую бутыль с мутным напитком, и та жадно припала к горлышку.