– Оленька, позавтракай. Здесь теплое молоко, гренки в омлете. Можно с тобой Никита пару часов посидит? Мы с Верой Михайловной ходить учимся. Ее скоро выпишут.

– Как я рада! Скажи ей, что я приду, как только смогу.

– Да она все понимает. Тебе незачем спешить. Дома увидитесь, наговоритесь.

– А почему здесь Никита?

– Пришел проведать. Он ведь звонит следователям, знает, как тяжело тебе вчера пришлось.

– Но они мне скажут, когда ехать на это… захоронение? Если я не поеду, он ничего не покажет.

– Можешь не волноваться. Они обязательно тебя возьмут. Никита войдет?

– Конечно.

Никита вошел, улыбнулся, раздвинул шторы и сел у окна. Оля выпила молоко, съела один гренок, поставила поднос на столик.

– Скажи, Ники, ты веришь, что он не убил моего сына?

– Не тот тип, чтобы верить ему или нет. Его нужно ставить перед необходимостью говорить правду. Как это делается? Надеюсь, Сергей и Слава знают. Я поеду с вами туда, где он зарыл тела. Слава разрешил.

– Нет, не надо. Меня везут в качестве приманки, что ли. Чтоб он потом показал, куда моего ребенка отвез. Понимаешь, я должна его обмануть, чтоб он поверил, что я запишу на него ребенка, буду ждать и все такое.

– Какая же скотина! Такое требовать от тебя!

– Не во мне дело. Тебе нельзя там появляться. Если он тебя увидит, замолчит навсегда.

– Не увидит. Тебе страшно?

– Я даже немножко умираю. Не представляю, как дотерпеть до конца. И каким будет конец?

Слова утешения, как чувствовал Никита, бесполезны. Он подошел к Олиной кровати, присел на краешек и страстно поцеловал ее в губы. Он словно говорил: моя любовь всегда с тобой. Олю как будто окатила теплая волна. Она почти забыла за все время разлуки, как это у них было. Ее тонкие руки нежно обвились вокруг его шеи. Никто больше ничего не контролировал. Они были вдвоем в каком-то волшебном луче, и холодное солнце вдруг расплавилось за окном, и тела их узнали друг друга в бесконечной тоске и жажде.

– Ты – моя, – прошептал он.

– Да, – ответила она.

* * *

Зина проснулась ночью от тошноты и жажды. Сумела встать, добралась до двери, не сразу нашла замок, пока возилась, вся покрылась холодным потом. Но открыла. Побрела по коридору, держась за стенки. Навстречу ей из своего купе вышла проводница. Смерила презрительным взглядом.

– Я пить хочу, – сказала Зина. – Минералки из холодильника.

– Ночь, между прочим, – ответила проводница. – А тебя все разбирает, никак не успокоишься.

– Тошнит. Пить хочу.

– Пить как раз надо было меньше, – назидательно произнесла проводница. – Да еще перед таким красивым парнем опозорилась.

– Что за парень? – безразлично спросила Зина.

– Ох! – всплеснула руками проводница. – Не помнит даже, кто ее сюда, можно сказать, принес. Ты ж на ногах не стояла! Алкоголичка, что ли?

– Нет, – ответила Зина. – Я выпила совсем немного. Может, отравилась чем-то. А парня я помню. Да, конечно, он меня провожал. Я думала, мы вместе едем.

– Господи, сколько ж вас таких, отравленных? Будь я мужиком, я б в вашу сторону даже плюнуть не захотела, а не то чтобы целое купе покупать да под локоток тащить.

– Целое купе? А куда идет этот поезд?

– Тьфу! Иди проспись. Потом спросишь. Сейчас бесполезно тебе объяснять.

– Пить я очень хочу.

– Дам сейчас, – проводница полезла в холодильник за минералкой.

– Ой! – вспомнила Зина. – Я деньги в сумке оставила!

– Утром заплатишь или когда проснешься. Время у тебя есть.

– Хотя… – Зина с недоумением достала из кармана пиджака довольно толстую пачку денег и с изумлением уставилась на нее. В глазах проводницы тоже появился живой интерес.

– Значит, что за парень, не помнишь. А я тебе вот что скажу: хорошей бабе сроду так не везет, как всяким.

– Да, возьмите, сколько надо, – невпопад произнесла Зина.

Проводница вытащила из пачки сумму, которую хватило бы на ящик минералки.

– Слушай, тебя как зовут?

– Зина.

– Зинка, по себе знаю, – на глазах подобрела проводница, – проснешься, башка начнет раскалываться. У меня тут аспирин на всякий случай есть. Выпей.

– Спасибо.

Зина добралась до своего купе. Жадно сделала несколько глотков холодной, шипучей жидкости. Прилегла. Но тошнота не проходила, и виски как будто сжало тисками. Зина застонала, приподнялась и увидела на столике две упаковки аспирина. Она проглотила две таблетки. Какое-то время ждала, пока подействуют. Показалось, что стало легче, захотелось, чтоб было совсем хорошо, чтобы ничто не мешало провалиться в сон. И она пила эти таблетки, пила, пока на столе не остались лишь лоскутки бумаги. Вновь легла и долго ждала, пока глаза закроет сладкий сон.

Вдруг из носа потоком хлынула кровь. Зина в ужасе хотела поднять голову, но не сумела. Желудок сжала судорога, рвотные спазмы лишили Зину последних сил.

Проводница решила не будить ее до следующего вечера. Потом забеспокоилась, открыла дверь своим ключом и не сдержала крик ужаса. Странная пассажирка лежала навзничь на своей полке с открытыми стеклянными глазами. Ее лицо, одежда, подушка были залиты кровью и белой рвотной массой.

* * *

Марк неторопливо пил третью чашку кофе и поглядывал на дверь Надиной комнаты. Она появилась, как обычно в последнее время, очень бледная, с темными кругами под глазами, и скользнула по нему взглядом, как по мебели. Спустившись вниз, спросила, не здороваясь:

– Где мама, не знаешь?

– Ненадолго уехала в магазин. Собственно, я поэтому здесь и сижу, чтоб ты одна не оставалась.

– Это еще что за новости? Мама попросила тебя побыть сиделкой?

– Зачем меня просить? Я сам хочу, чтобы тебе не было плохо.

– Слушай, Марк, ты, кажется, решил, что настала пора для интриг? Почему я не могу побыть одна? Я что, тяжелобольная или слабоумная? И даже в столь прискорбных случаях никому в голову бы не пришло приглашать тебя.

– Зачем ты злишься, обидеть пытаешься? Не только мне известно, что у вас непростая ситуация. Достаточно телевизор посмотреть. Найденные жертвы маньяков, исчезнувшие дети вышеупомянутых жертв, наш муж, который должен спасать и тех и других. Просто я не ловлю кайф от этих кошмаров, я не злорадствую, как многие, зато иду туда, где, как мне кажется, могу понадобиться.

– Тогда ступай на крыльцо и лай на чужих людей. Другого применения, извини, я найти не могу.

– Мне, конечно, больно слышать злость в твоих словах, – без всякой боли в голосе проговорил Марк. – Но она не отменяет моего желания быть рядом с тобой в трудную минуту.