– Ну всё, финиш, – просипел он, натягивая чехол на теодолит. – Бежим греться, не то я в сосульку превращусь.

Мы помчались в кают-компанию. Какое же это блаженство – оказаться снова под защитой дюралевых стен фюзеляжа! Я мигом убрал с плитки бак, закрывающий газовые горелки. Сразу потянуло теплом.

– Давай, доктор, неси лекарство от холода, – сказал Миляев, отбивая зубами морзянку. Я наполнил кружку спиртом, и он, недолго думая, опорожнил её одним махом и, громко выдохнув, захрустел луковицей. Я последовал его примеру. Спирт словно огнём опалил рот, пищевод и пошёл растекаться по жилам, разнося тепло в застывшие клеточки организма.

– Ну, вот теперь порядок, – довольно сказал Миляев, опрокидывая мензурку со спиртом, и, натянув куртку, исчез в темноте.

А я остался наедине с размышлениями о том, что же хуже – адское пламя или полярный мороз с ветром.

Поставив на газ кастрюлю со щами, я принёс оленью тушу со склада и отправился в гости к радистам. Их палатка, словно Мекка, была местом постоянного паломничества жителей лагеря. Здесь всегда было тепло. Движок для зарядки аккумуляторов, нагреваясь во время работы, служил отличной печкой. Только в ветреные дни радисты, экономя бензин, давали ему отдохнуть, передавая «зарядные функции» ветродвигателю ВД-3,5. Ещё весной его установили на верхушке десятиметрового деревянного столба, вмороженного в лёд и закреплённого шестью стальными растяжками. Он чем-то напоминал бескрылый самолёт с пропеллером и хвостом. Хвост-флюгер позволял держать «нос по ветру», а набегавший ветерок добросовестно вращал лопасти пропеллера, приводя в действие динамо-машину, питавшую энергией аккумуляторы.

Миновав просторный снежный тамбур, я приподнял дверцу и бочком, по-крабьи, влез внутрь палатки. Курко, склонившись над столиком, сосредоточенно крутил кремальеру, настраиваясь на рабочую волну. Из репродуктора сквозь шорохи и трески эфира пробивались то звуки незнакомой речи, то обрывки джазовых мелодий. По одну сторону от столика на койке, уронив на грудь книгу, дремал Щетинин. На Костиной койке привалился к стенке с блаженной улыбкой Дмитриев.

Чтобы не мешать Косте, я тихонько присел в ногах у Щетинина и осмотрелся.

Почти треть палатки занимал рабочий столик, заставленный матово-чёрными коробками приёмника и передатчика мощной восьмидесятиваттной радиостанции «ПАРКС-0,08». Под ними теснились деревянные, выкрашенные зелёной краской ящики с аккумуляторными батареями. Справа от входа дышал жаром бензиновый движок Л-3, соединённый с генератором ГС-1000. Слева на ящике с запасным рейдовым передатчиком виднелась газовая плитка. Между койками возвышался фанерный ящик из-под папирос – обеденный стол.

На тросике, протянутом под куполом, покачивались повешенные для просушки куртки, унты, меховые носки.

Тем временем Курко настроился на нужную волну, отбил свои позывные, прислушался и, получив «квитанцию», лихо застучал телеграфным ключом. Передав зашифрованные данные наших координат, метеосводку, Костя завершил передачу традиционным «ОК», что на языке радиста обозначало «всё в порядке», и, щёлкнув тумблером, выключил станцию и повернулся на стуле.

– Здорово, док. Как насчёт чайку?

– С превеликим удовольствием.

– Эй, Жора, просыпайся. Надо попотчевать чаем дорогих гостей.

Через несколько минут на ящике-столе появились кружки, блюдечко с наколотым рафинадом, похожим на льдинки, и пачка печенья.

Но распивать чай долго не пришлось: на камбузе меня ждали кипящие кастрюли и оттаивающее мясо, которое надо было ещё превратить в котлеты. Они-то меня сегодня и подвели. В соответствии с указаниями кулинарного талмуда я, оттаяв оленью ляжку и кусок свинины, нарезал их ломтями и принялся запихивать в жерло мясорубки, обнаруженной на складе.

Когда в тазике выросла гора бледно-розового фарша, я, добавив в него размоченного хлеба, сухого лука и перца, оставил «котлетный полуфабрикат» лежать до обеда, чтобы подать блюдо «с пылу с жару».

Когда до прихода едоков осталось минут двадцать, я, засучив рукава, принялся яростно месить фарш. И вдруг обнаружил, что пальцы словно онемели, потеряли чувствительность. Выдернув руки из фарша, я увидел, что они совершенно побелели. Вот тебе и раз. Это надо же – отморозить пальцы в котлетном фарше. Узнают – позора не оберёшься. Я с перепугу сунул пальцы прямо в кастрюлю с горячей водой. Средство помогло. Пальцы покраснели, и я почувствовал, как в них впитываются тысячи острых иголок. Превозмогая боль, я то сгибал, то разгибал пальцы, пока не понял, что опасность миновала. Но котлеты я всё же приготовил.

14 января

– Ну, братцы, и морозище сегодня, – сказал Яковлев, подсев к камельку так близко, что запахло паленым мехом унтов. – Это же надо: всего трёх десятых не хватило до -50 градусов.

– Бедняга Николай Алексеевич. Вот уж сегодня на астрономической площадке ему достаётся, – сказал Никитин, зябко поёживаясь, грея руку о кружку с чаем. – Бр-р!

– Достаётся, точно достаётся, – сказал Миляев, появившийся на пороге кают-компании.

– Сегодня ещё ветерок поднялся, так прямо кровь застыла в жилах, пока звёзды ловил. Может, Ропака научить координаты брать? У него одежда потеплее, чем моя куртка.

– Алексеич, – удивлённо спросил Комаров, – а это что за одеяние на тебе какое-то непонятное?

– Это защитная одежда новой конструкции, – сказал Миляев, хитро прищурившись и стягивая с головы странной формы покрывало, которое при ближайшем рассмотрении оказалось брюками. – Кстати, Михал Михалыч, у вас с Макаром вроде бы пятнадцатисуточная станция начинается. Придётся координаты каждые четыре часа брать. Боюсь, что вдвоём с доктором мне не управиться. Надо бы ещё помощников подбросить.

– Может, есть добровольцы? – спросил Сомов, оглядывая сидящих за столом.

– Конечно, поможем, – раздался в ответ хор голосов.

– Тогда, Николай Алексеевич, в ваше распоряжение переходят Щетинин с Гудковичем. А уж очерёдность сами установите.

– Только ты, Алексеич, доктора нам не заморозь, – сказал Курко. – Не то мы сразу и медицинской, и кулинарной помощи лишимся.

– Меня, Михал Михалыч, вот что ещё тревожит, – сказал Яковлев, – ассманы[19] наши на такие низкие температуры не рассчитаны. Ведь никто в АНИИ и представить себе не мог, что в Центральном полярном бассейне могут быть такие методы. Как-никак океан – большая грелка. Наверное, следовало заменить ртутные термометры на спиртовые. Я сегодня ухватил ненароком резервуар, а он возьми и тресни. Гляжу, в руках замёрзший шарик ртути, как пуля.

– Вот жалость, что у нас охотничьего ружья нет, – усмехнулся Миляев, – а то бы эта пуля для охоты на медведя сгодилась бы.

– Да и медведей не видать, – заметил Петров.

– Да, друзья, если дело так дальше пойдёт, мы, глядишь, новый Полюс холода откроем.

Да, морозы стоят такие, что даже Костя, отнюдь не отличающийся сентиментальностью, записал в вахтенном журнале: «Хуже всех приходится магнитологической группе, в которую входят Миляев, Гудкович, Волович, Щетинин, созданной на период 15-суточной гидрологической станции.

Участникам этой группы приходится работать на 49-градусном морозе почти голыми, а иногда