Он осторожно, чтобы не брякнуть, положил топор на плащ-накидку и посмотрел на руки. Ладони были в крови. Шинкарева затошнило, но только чуть-чуть, и сразу же отпустило.

Вот с этого и начнем, решил он, снова беря топор и направляясь в ванную. Свет он включил локтем, чтобы не запачкать кровью выключатель.

Он тщательно отмыл топор и руки, а потом и ванну, забрызганную розовым. Ему подумалось, что надо было мыть топор в раковине — вряд ли он теперь сможет мыться в этой ванне. «Сможешь, — сказал он себе. — Сможешь, как миленький».

Топор он положил назад в инструментальный ящик, решив как-нибудь потом, когда все более или менее уляжется, отнести его на работу и отдать заточнику столярного участка, чтобы тот привел в порядок поврежденное лезвие. Заточник был мастером своего дела, и топор, побывав в его руках, становился острым, как бритва. Шинкарев представил, на что похожа сейчас его жертва, и содрогнулся от пугливого отвращения. «Нет уж, — подумал он, лучше все-таки ничего не помнить. Спокойнее как-то».

Теперь надо было решить, что делать с плащ-накидкой. Район был старый, о мусоропроводах здесь знали только понаслышке, а хранить испачканную кровью хламиду дома опасно — на нее могла случайно наткнуться жена. Устраивать постирушки Сергею Дмитриевичу было уже некогда, да и где такую здоровенную сушить? Покопавшись в шкафу, он осторожно выволок из-под груды хлама старые гантели, с помощью которых когда-то мечтал сделать себе мышцы. Гантели были ржавые, но веса от этого не потеряли. Одну он затолкал на место, а вторую туго обернул плащ-накидкой. Образовавшийся увесистый ком Сергей Дмитриевич затолкал в пакет с прочными пластмассовыми ручками. Дело было, можно сказать, сделано. Накидка отправится вслед за наручниками… кстати, откуда они все-таки взялись, эти наручники? Теперь, узнав о себе побольше, Шинкарев почти не сомневался, что снял их с мертвого милиционера. Тогда где, интересно, пистолет? Не мог же он, забрав наручники, оставить на трупе пистолет. Или мог?

Ох, вряд ли…

Пистолет, скорее всего, лежал где-то, дожидаясь своего часа, и что-то подсказывало Шинкареву, что время это скоро наступит. «Вот кончится у меня инструмент, — подумал он, — тогда, глядишь, и пистолет найдется. А может, поискать? Вдруг он где-то в квартире?

Нет, не стоит. Начнешь рыться, жена обязательно спросит, что ищешь. Еще и помогать полезет… Нет, не стоит искать. Придет время, сам найдется. Да и вряд ли я пистолет дома спрятал. Слишком опасно».

Его вдруг заинтересовал один вопрос: а почему, собственно, двойник никогда не убирает за собой? Почему он постоянно оставляет какие-то улики? Что это — послания от ночного Шинкарева Шинкареву дневному?

Очень может быть… Написал бы письмецо, что ли…

Мысль неожиданно показалась забавной. А почему бы и нет? Если тот псих не пишет, то можно написать ему. Уймись, мол, сволочь… А вдруг ответит?

По спине у него пробежали мурашки, живот свело.

В этой затее было что-то от спиритизма, от нее отчетливо попахивало мистикой, сделкой с дьяволом… Сумасшедшим домом это пахнет, решил Шинкарев, но мысль засела в сознании, как ржавый гвоздь.

Перед тем, как уйти на работу, он заглянул в спальню. Жена по-прежнему спала. Она переменила позу, повернувшись к двери спиной и свернувшись калачиком.

Сердце Сергея Дмитриевича сжалось от нежности и печали. Как она будет жить, когда все откроется? Как она перенесет его арест, а может быть, и смерть? Жалость тут же сменилась раздражением. «А я? — подумал он. — А как это перенесу я? Ей хорошо, она ни в чем не виновата. Спит себе и ничего не подозревает, как курица на птицефабрике. Муж по ночам бродит неизвестно где, а ей хоть бы что».

Он немедленно устыдился своих несправедливых мыслей и тихо прикрыл дверь. Спускаясь по лестнице и здороваясь с одетым в камуфляж соседом, который был мокрым насквозь не то от пота, не то от дождя, он подумал, что такая резкая смена настроений вряд ли свидетельствует о душевном здоровье. Ему вдруг стало смешно: тоже мне, светило психиатрии! Как будто мало прямых свидетельств того, что у него поехала крыша, так надо еще и смену настроений приплести! Цирк, да и только.

Плащ-накидку он утопил на очистных вместе с пакетом, а во время обеденного перерыва сел за стол в пустой комнате мастеров, придвинул к себе бланк накладной, взял шариковую ручку и крупно написал на обороте бланка: «Шинкарев!»

Выведя свою фамилию, он задумался: ну, и что дальше? Описать свои переживания? Бред, ей-богу. Если писать, то писать надо так, чтобы никто, кроме него самою, не понял, о чем идет речь. Ну, это ладно, это не проблема.

Но что именно должно быть в письме к самому себе?

Он пожал плечами. Двойник с ним не церемонился и в тонкости не вдавался. В конце концов, главное — установить контакт. Господи, подумал он, контакт! Это с собой-то. Обалдеть можно.

Он тряхнул головой и решительно закончил свое послание. Оно получилось коротким, но энергичным. «Шинкарев! — было написано в письме. — Опомнись. Если можешь, ответь».

Сергей Дмитриевич перечитал написанное, удовлетворенно кивнул и подписался: «Шинкарев».

— Вот так, — тихо пробормотал он, сворачивая письмо и пряча его в карман. — Если получу ответ, можно смело идти сдаваться в психушку.

Посмотрев на висевшие над столом часы, он встал и вышел из комнаты: у него еще оставалось время на то, чтобы на скорую руку перекусить. Направляясь к буфету, он испытывал удовлетворение, словно наконец сделал что-то важное и необходимое.

Когда он вернулся, жены уже не было дома — ушла на работу, оставив коротенькую записку: «Шинкарев, не скучай. Еда в холодильнике. Буду поздно. Ты свиненок, потому что я из-за тебя проспала до десяти. Почему не разбудил? Я соскучилась. А.»

Сергей Дмитриевич равнодушно скомкал записку и выбросил в мусорное ведро. Ему подумалось, что сегодня просто какой-то день письма или что-то в этом роде — всех тянет поупражняться в эпистолярном жанре.

Он вывалил на сковородку немного картофельного пюре, разбил сверху два яйца и поставил на огонь. В глубине холодильника стояла банка с остатками томатного сока.

Есть не хотелось. Честно говоря, хотелось напиться, чтобы перестать, наконец, думать.

Выложив еду на тарелку и прихватив стакан с соком, он прошел в гостиную и расположился в кресле напротив телевизора. Он включил ящик и стал есть, держа тарелку на коленях и бездумно глядя в экран.

По телевизору шел какой-то документальный детектив. Впрочем, это могла быть передача «Человек и закон» или еще что-нибудь в этом же роде Шинкарев не застал начала и ни капли об этом не жалел. Какая разница? Все равно смотреть передачу про чужие преступления лучше, чем сидеть в пустой квартире и думать о своих собственных, Показывали какого-то субъекта, который, как понял Сергей Дмитриевич, специализировался на том, что выделывал кожи. Сырье для своего промысла он добывал, свежуя подростков в возрасте от десяти до пятнадцати лет, предпочитая при этом мальчиков.