Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы идите, – твердо сказал я. – Подожди те меня у кино, где часы. До шести. Я приду, вот увидите.
Недавно гудок в депо просигналил половину шестого, и у меня было минут двадцать.
– Не придешь ведь, – грустно сказал Быпа.
Во мне все еще играл геройский дух. Я взял за концы свой меч и с размаху перешиб о колено (меч был с трещиной от удара о Дыркнабов щит, и я его не жалел).
Ногу я отбил здорово, но гордо выпрямился и поднял в руках обломки.
– Вот! Честное спартаковское, что приду!
Мне казалось, что так давали клятву гладиаторы.
Мама была дома. Она с кем-то разговаривала – это я услышал еще за дверью.
Сначала я решил, что у нас Сергей Эдуардович: он иногда заходил. Но нет, голос у собеседника был незнакомый.
До меня донесся конец фразы:
– …наверно, стал еще больше похож. Почти взрослый, как Виктор.
Что еще за Виктор? Кто на кого похож?
– Конечно, – сказала мама. – Хотя, по правде говоря, Виктора я не очень помню. То есть помню, как он голубей гонял, как играл с моей дочерью, а вот представить лицо, голос уже трудно…
– Да… – со вздохом сказал собеседник. – А я вот уже не забуду…
– Еще бы… – откликнулась мама.
Подслушивать нехорошо. Но ведь я и не подслушивал нарочно. Я просто стоял перед дверью и боялся ошеломить маму видом своего носа.
Мама продолжала разговор:
– А Славика я хорошо знаю. Он у здешних мальчиков вроде командира. Я даже рада, что мой сын все время с ним играет. Как-то спокойнее на душе.
– Хорошие товарищи – великое дело, – сказал мужчина.
– Разумеется. И хорошо, что именно Славик – заводила в нашем дворе. Он рассудительный и не хулиган. А ведь бывают среди больших ребят такие, что подойти страшно.
– Бывают… – согласился незнакомец.
– Впрочем, за своего Владика я спокойна, – сказала мама, и в голосе проскользнула горделивая нотка. – На него хулиганы не повлияют. Есть в нем, знаете ли, такая врожденная интеллигентность.
В этот момент с меня соскользнул наплечник и загремел на полу. Скрываться стало невозможно. Я толкнул дверь, сказал «здрасте» и постарался отвернуть нос от света, чтобы мама не заметила.
Но разве от нее скроешь!
– О-о-о! – с глубоким стоном сказала мама. – О-о-о! Что это такое?
Мой растерзанный вид, жестяные латы, кудлатая голова и, главное, разбухшая, с кровоподтеками переносица никак не вязались со словами о врожденной интеллигентности.
– Что с твоим носом? – трагическим голосом спросила мама, и глаза ее стали круглыми.
– Стукнулся…
– Ты с ума сошел! Тебе наверняка перебили переносицу!
– Не волнуйтесь, – добродушно сказал мужчина. – Когда перебивают переносицу, человек валится без сознания. Это штука серьезная. Я в таких вещах немного понимаю.
Он сидел у окна, и я не сразу разглядел его. Потом он подошел, осторожно потрогал большим жестким пальцем несчастный мой нос и сообщил:
– Через два дня все пройдет.
Я смотрел на него снизу вверх. Это был крупный, полный человек, почти лысый, с круглым лицом и хорошими светлыми глазами. На отвороте пиджака был у него привинчен орден Отечественной войны. Пиджак был новый, а орден потертый, с отбитым уголком эмали. (Я вспомнил, что на папином таком же ордене, который нам прислали, тоже был отбит эмалевый уголок. Он откололся, когда папа упал на мостовую. В том городке.)
– Но смотрите, какая опухоль! Это ужас но! – сказала мама, слегка успокоившись.
Я решил обидеться:
– Что – ужасно? Разве я виноват?
– Все ужасно! – отрезала мама. – То, что ты каждый день являешься в ссадинах и царапинах. То, что я постоянно боюсь, как бы ты не сломал шею. То, что у тебя такой дикий вид. Что о тебе подумает незнакомый человек?
Ну что подумает? Кажется, он не думал ничего плохого. С интересом поглядывал на мое вооружение.
– Снимай все железо и ложись! – велела мама. – Я сделаю компресс. Живо!
Я знал, что нельзя спорить, если мама берется за лечение. Хуже будет.
Пришлось лечь на кровать вверх носом, и мама принялась обмывать его кипяченой водой, а потом обкладывать смоченными ватками. Жидкость на ватках была холодной и отвратительно пахла больницей.
Ходики на стене между тем стукали да стукали. И до шести часов осталось наконец только пять минут. Как раз, чтобы добежать до кино.
– Мам, всё! – бодро сказал я и вскочил.
– Что значит «всё»? Кто тебе разрешил встать?
– Уже совсем не болит!
– Это ничего не значит. Может быть внутреннее кровоизлияние.
– Мама, – сказал я как можно убедительнее, – ничего не может быть. Меня ребята ждут. Я же обещал.
Мама очень удивилась:
– Что? Ждут? Ребята? И ты думаешь, я тебя куда-нибудь отпущу, пока нос не придет в порядок?
– Ма-ма!
– Немедленно ложись!
Пришлось пойти на отчаянный шаг. Не очень это хорошо, но ничего не поделаешь. Я постарался зареветь.
– Зря, – сказала мама. – Не трать силы. Я прекрасно знаю, когда ты ревешь по-настоящему.
Я заревел по-настоящему.
– И не стыдно? – спросила мама. – Как девчонка! При постороннем человеке. Знаешь, кто это? Фронтовой друг Виктора, Славиного брата. А ты распустил нюни.
От удивления я перестал плакать и сквозь мокрые ресницы взглянул на гостя. Оказывается, это не мамин знакомый, не работник редакции, а фронтовой друг Дыркнабова брата!
Я смутно помнил Виктора: он приходил иногда к Таньке. Это был худенький, невысокий парнишка, чуть постарше нынешнего Славки. А друг его вон какой большой. Лысый. Совсем взрослый.
Но все же это, правда, был настоящий фронтовой друг. Он посмотрел на меня выручающим взглядом и неторопливо заговорил:
– Мы были с Виктором в одном взводе… А потом я искал, кто у него остался. Мать, братишка, сестренка… Вот, приехал нарочно, а их нет дома. Зашел к вам. Думаю, соседи знают… Где же Славка-то?
Вот оно, спасение!
Я, укоряюще поглядывая на маму, сообщил, что Славкина мать на дежурстве в депо, а Славка и Манярка ждут меня под часами. Очень ждут. Я дал честное слово. А если я не успею, они уйдут на реку без меня, и никто их не найдет до самого вечера, потому что берег большой и укромных мест на нем целая тыща. И никто не скажет им, что приехал фронтовой друг их старшего брата!
Мама смутилась.
– Действительно… – сказала она. – Извините меня. Я так перепугалась, что совсем не подумала. Конечно, надо их позвать. Только не было бы кровоизлияния…