Как ни странно, но государыня Елисавета и в первые месяцы своего торжества, и позднее, в будущие годы, занималась не только распоряжениями насчет устройства балов, маскарадов, фейерверков и иллюминаций, или насчет закупок платьев, туфель, фестонов, манжетов, лент и булавок, или насчет строительства себе новых дворцов – хотя именно блистаньем балов, дороговизной платьев и громадностью дворцов более всего ошеломлялись современники царствования дщери Петровой. Она оставила по себе затмевающие Версаль памятники своему вкусу к пышной роскоши и сияющему веселью – Зимний дворец в Петербурге и большой дворец в Царском Селе. Двадцать пять других дворцов было поставлено между Петербургом и Москвой для ночлегов императрицы. Пятнадцать тысяч платьев имелось в ее гардеробе. Она не терпела соперничества и приказала, чтоб все доставляемые заграничными купцами галантерейные товары, прежде чем пускать в торговлю, показывали ей. Отобрав себе все самое модное, искусное, прелестное, она дозволяла продавать остатки петербургским щеголихам. Чтобы доказать свое первенство, она любила объявлять маскарады с переодеваниями – когда дамы облачались в мужские наряды, а кавалеры – в дамские, и упаси Боже кому из переряженных дам оказаться стройнее императрицы! О прическах умолчим, ибо понятно, чья прическа затмевала прочие.

Много можно припомнить анекдотов про женские слабости государыни Елисаветы, но, повторяем, как ни странно, она занималась не только распоряжениями насчет своих увеселений. Иногда она приезжала самолично в Сенат, ни один указ не вышел без ее подписи, ни один прожект не был утвержден без ее ведома. За семнадцать лет, прошедших после смерти Петра Великого, Елисавета оказалась первой нашей государыней, которая если и не управляла самолично державными делами, то, по крайней мере, делала вид, что этими делами интересуется.

Она не имела разумения о том, как и что требуется совершить для пополнения казны, процветания наук и ремесел, победоносности армии, благоденствия дворянства и существования крестьянства – для того у нее имелся штат близстоящих. У самой у нее была одна-единственная собственная мысль насчет управления страной: во всем следовать указам, намерениям и начинаниям своего великого отца, и этой мыслью одушевлялись ее подписи под указами – неважно, о чем были указы: о начатии войны, о составлении свода законов или о починке моста через Яузу.

Собрать растащенное регулярство, восстановив порядок, учрежденный Петром, – вот эмблема начальных лет царствования Елисаветы, выразившая ее дочерний долг перед отцом и отечеством.

* * *

Мы, конечно, погрешили против истины, сказав, что императрица Елисавета располагала способностью производить одну только мысль в области государственного управления. Нет, это, конечно, неправда: у нее были еще две мысли.

Одна – о том, что и ее могут когда-нибудь арестовать среди ночи – и поэтому никто никогда в точности не мог знать, где проведет государыня сегодняшнюю ночь: в Петербурге, в Петергофе или в Царском Селе? в каком дворце? в каких покоях? Редко она оставалась в одной и той же комнате две ночи подряд. Ничтожный намек на лишение короны приводил ее в трепет и ужас, а с теми, о ком становилось известно, что они такие намеки совершают, поступали по справедливости. Как-то раз (дело было в 1743-м году), когда ей донесли, что один подполковник, Иван Лопухин, будучи пьян в публичном доме, поносил ее непотребными словами и обещал вернуть на трон младенца Ивана, она прискакала из Петергофа инкогнито, велела нарядить по Петербургу добавочные караулы и распорядилась срочно раскрыть заговор. Собственные слова Ивана Лопухина, узнанные от него в Тайной канцелярии, оказались таковы:

– Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское пиво и для того берет с собою непотребных людей . Она незаконнорожденная.[42] Рижский караул, который у императора Иоанна и у матери его, очень к императору склонен, а нынешней государыне с тремястами канальями ее лейб-компании что сделать? Будет через несколько месяцев перемена (Соловьев. Кн. XI. С. 225).

Иван Лопухин признался, что повторял разговоры, слышанные у себя в доме, между своей матерью, графиней Бестужевой-Рюминой (невесткой Алексея Петровича – женой его брата) и австрийским посланником Боттой. Ботта будто бы говорил, что до тех пор не успокоится, пока не поможет Анне Леопольдовне вернуть ее младенцу русский престол. От таких показаний Елисавету Петровну должна была дрожь пробирать – очень все это напоминало ее собственные недавние разговоры с Нолькеном и Шетарди. Велено было разведывать далее. Привезли в Тайную канцелярию Наталью Федоровну Лопухину – мать Ивана, да Степана Васильевича Лопухина, генерал-лейтенанта – отца Ивана, да графиню Анну Гавриловну Бестужеву-Рюмину, да заодно и нескольких других, которых назвал Иван Лопухин. Порасспрашивали на дыбе, посекли кнутом, однако ничего нового узнать не удалось – никакими заговорами, кроме разговоров, преступники не злоумышляли. Но и сего было довольно: «Коли они государево здоровье пренебрегали, – своеручно надписала государыня, – то плутов и наипаче жалеть не для чего, лучше чтоб и век их не слыхать, нежели еще от них плодов ждать» (Соловьев. Кн. XI. С. 228). – По делу Лопухиных положили так: всех Лопухиных и графиню Бестужеву колесовать, а прочих нескольких – кого четвертовать, кому просто голову отсечь. Государыня, однако, осталась верна своему обету и отменила смерти: Лопухиным и графине Бестужевой только вырезали языки, а остальные отделались принародной поркой. Всех, разумеется, сослали навечно в Сибирь.

А Брауншвейгскую фамилию, во избежание плодов от плутовских разговоров, повезли от греха подальше в Соловки. До Соловков они не доехали – остановились на зиму в Холмогорах Архангельской губернии и там продолжили свои бренные жизни под усильной стражей. Младенца отделили от родителей и стали содержать в особом помещении. Анна Леопольдовна скоро умрет, бывший генералиссимус Антон еще тридцать лет будет влачить свои дни, а Ивана в 1756-м году переведут в Шлиссельбургскую крепость и в 1764-м убьют.[43] Говорят, Петр Третий во время своего краткого царствования успел посетить его в темнице, и между ними произошел следующий разговор: «Кто ты? – спросил Петр Ивана. – Я император. – Кто же посадил тебя в тюрьму? – Злые люди. – Ты желал бы вновь сделаться императором? – О да! почему же нет? у меня были бы прекрасные одежды и люди, которые бы мне прислуживали. – Но что бы ты сделал, если бы был императором? – Я отрубил бы головы всем тем, кто причинил мне зло. – Потом Петр III спросил его, откуда он все это знает, и он ответил, что Дева Мария с ангелами рассказали» (Массон. Изд. 1996. С. 83).