Я тоже достаю телефон и показываю Ганешу свою страничку, на которую он тут же подписывается. У меня тоже стало больше подписчиков, но за Домиником мне не угнаться.

– Ю-ху! – орет Ганеш и машет Доминику, который вышел с камбуза и ставит на столы корзинки с теплыми пончиками. – Смотри, сколько у тебя подписчиков, дружище!

Ник опускает корзинку на наш стол и скромно пожимает плечами.

– Я их не считаю. Мне просто нравится говорить с людьми о еде.

Когда он уходит, Ганеш, жмурясь от удовольствия, вонзает зубы в пончик. Я прячу телефон и перевожу разговор на то, что видела в Эритрее.

– Что ты думаешь о помощи беженцам, страдающим от голода и болезней, Ганеш? Ты согласен с тем, что надо покупать им продукты и медикаменты, или лучше просто давать деньги?

Выражение лица Ганеша, до сих пор веселое и дружелюбное, моментально меняется.

– Слишком много людей высказывают свои идеи, как спасти африканцев, – со вздохом говорит он. – Им нужно совсем другое.

Он извиняется и выходит на камбуз. В открытой двери мелькает Доминик в длинном фартуке, с белыми от муки подобранными волосами. Дверь захлопывается, и мне приходит в голову мысль, что дружба соперника с экипажем, в том числе и Ганешем, не укрепляет моего положения.

Он добился их любви через желудок, а я буду взывать к их сердцу. Схватив из корзинки последний пончик, я выхожу на палубу. В голове мелькают мысли о новых хэштегах, которые помогут заполучить больше подписчиков. Правда, на меня подписываются совсем не те, кто мне нужен.

Снимок: Судовая шлюпка

Инстаграм: Роми_К [ «Вахаш Махат», Аравийское море, 7 апреля]

#СпасениеВОкеане #Беженцы

129 ♥

Следующие пару дней я почти безвылазно сижу в каюте, что позволяет мне избегать в равной степени африканского зноя и общения с Домиником. Седьмого апреля «Вахаш Махат» покидает Аденский залив и вступает в теплые, хоть и беспокойные, воды Аравийского моря. Порывистый ветер уносит прочь дневной зной, и я спешу на палубу, чтобы сделать прощальный снимок Африки. Не успеваю я навести видоискатель на берег, как до меня доносится крик. Я вижу далеко на баке размахивающего руками Ганеша. Он поворачивается к капитанскому мостику и вновь что-то кричит. К нему присоединяются другие моряки, и когда я подбегаю ближе, судовые двигатели меняют тональность.

Мы подходим к небольшой рыбацкой шхуне, деревянные борта которой почти полностью погружены в воду. Она до отказа набита людьми, сидящими впритирку друг к другу. Волны перехлестывают через планширь, и люди отчаянно машут нам руками.

Капитан приказывает дать задний ход, но остановить такую махину непросто, и мы по инерции проносимся мимо лодчонки. Она бултыхается внизу у самого борта, и я замечаю на корме треснувший обломок мачты. Я не вижу никаких признаков двигателя, у шхуны нет даже подвесного мотора, зато ближе к корме красуется выведенная краской от руки надпись: «Ньери». Рядом с нашим танкером суденышко кажется совсем крошечным, и я поражаюсь, как мы его не потопили.

Матросы бросают концы и подтягивают «Ньери» к борту. Капитан, которого я не видела со дня посадки, выходит на палубу и вступает в громкий спор с двумя штурманами. Тем временем к лодчонке пришвартовывается спущенная матросами шлюпка. Вновь начинается дискуссия между экипажем шлюпки и мужчинами, которые что-то кричат с кормы «Ньери». Каждый раз, когда ударяет очередная волна, у меня сжимается сердце. Мы теперь так близко, что я могу разглядеть выражение ужаса, застывшее на лицах людей. Среди них есть и дети.

В конце концов капитан неохотно соглашается принять беженцев на борт и высадить в Мумбаи. Я наблюдаю сверху, как их устраивают на палубе в кормовой части танкера, где матросы натягивают брезентовый тент. Больше разместить такую толпу негде – по моим примерным подсчетам, их около пятидесяти человек. Люди пугающе молчаливы, у них изможденные, понурые лица, а на промокшей одежде выступила соль.

Вечером я загоняю Ганеша в угол, требуя информации. Он уверяет меня, что еды на борту хватит на всех, хоть и выражает сомнения, что она годится для приверженцев ислама.

– Могу сказать только, что ему это очень не нравится, – шепчет мне в ухо Ганеш.

Мы стоим, опираясь на внешнюю переборку по правому борту, прячась от вездесущего ветра. К вечеру жара спала, и с этой стороны корабля легче услышать друг друга.

– Кому, капитану?

– Да, – кивает Ганеш. – Насколько мне известно, они из лагеря в Йемене, большей частью сомалийцы, сбежавшие от военных действий. Согласно политике компании, капитан не имеет права брать на борт беженцев, их теперь пруд пруди, и многие страны отказываются их принимать. Однако это судно тонуло, так что…

– Он не смог бросить их на верную смерть, – едва слышно шепчу я.

– Повезло им, – пожимает плечами моряк. – Видимо, контрабандисты переправляли их в Пакистан, но потеряли мотор. Первый наш порт захода – Мумбаи, и что будет с ними там – неизвестно. – Он с серьезным видом скрещивает руки на груди. –   Обычно на борту таких судов есть один или несколько контрабандистов. Держись от них подальше, эти люди на все способны.

– Ладно, только их ведь много. Я бы хотела поговорить с настоящими беженцами, просто пообщаться и сделать пару снимков.

– Я понимаю, ты хочешь как лучше, – недовольно сопит Ганеш, – но эти люди большей частью не говорят по-английски, к тому же они пережили психологическую травму. Кроме того, ты можешь представлять для них опасность, потому что у них нет иммунитета к привычным для тебя бактериям и вирусам.

– Понятно, – говорю, а сама уже придумываю, как все провернуть.

Я не смогла поговорить с беженцами в пустыне и теперь должна исправить эту оплошность. Начинаю операцию «Тэгни беженцев».

Согласно первоначальному расписанию, «Вахаш Махат» должен был прийти в Мумбаи утром двенадцатого апреля, но ремонт в Йемене отсрочил эту дату. Утром, помня о разговоре с Ганешем, я отправляюсь в судовой лазарет, чтобы взять маску. Помощник капитана прав: я не должна передать опасные вирусы этим людям, им и без того несладко пришлось.

В лазарете меня ждет наказание за все мои грехи. Медсестра усаживает меня на стул и начинает подробно расспрашивать, на что я жалуюсь.

Я выхожу от нее через час, вооруженная до зубов: полный карман презервативов, две упаковки ативана, который нужно класть под язык при малейших признаках тревожности, и маска «телесного» цвета, не похожего на цвет кожи никого из известных мне людей.

Чует мое сердце, что пополнение запасов ативана понадобится задолго до того, как я открою хотя бы один презерватив.

Экипированная таким образом, я возвращаюсь на свой наблюдательный пункт на трапике, палубой выше того места, где обосновались беженцы, – прощупать почву. Я забиваюсь в укромный уголок, закрытый от ветра. Единственный недостаток моего убежища – в спину упирается острая рукоятка лебедки. Зато беженцам меня не видно, и я могу спокойно делать заметки, не опасаясь ранить чьи-то чувства. Ради такой возможности я согласна на синяк между лопатками.