— Очень вкусно, — заверила она его.

— Спасибо. Конечно, из свежих продуктов получается еще вкуснее.

— Куда уж свежее.

— Ассистент у повара был великолепный. — Марк поаплодировал.

— Просто мы оба умираем от голода.

— Что правда, то правда. Может быть, великие повара своей славой обязаны умирающим от голода едокам.

— Гм-м, не исключено, — вытирая пальцы салфеткой, она сверлила его взглядом. — Чудеса: я ем болотных ворованных раков в компании полицейского.

Он широко улыбнулся:

— Вряд ли мне придет в голову арестовать самого себя. А кроме того, они вовсе не ворованные.

— Но мы едва ли сможем вернуть их.

Он поднял бокал и, проглотив еду, сказал с лучезарной улыбкой:

— Я ведь из этих мест. У меня здесь семья. Я же говорил тебе, я — «собачий енот».

— Что за слова!

— Если кто-то говорит так о себе самом, в этом нет ничего оскорбительного.

— Мне нравятся каджуны.

Все так же широко улыбаясь, он протянул руку и пальцами стал гладить ее по запястью.

— Иначе и быть не могло.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего плохого. Просто в твоей душе нет места каким бы то ни было предрассудкам. — Глотнув еще вина, он вздохнул. — Новый Орлеан — потрясающее место. Кого здесь только нет. Но исторически креольские аристократы смотрели на каджунов свысока, потому что те были беженцами-акадами из Новой Шотландии. Ребенком я жил здесь постоянно. Отец занимался ловлей раков. Его покупатели называли нас, детей каджунов, «болотными гнидами». Вот так-то.

— Но вы им отомстили.

— В самом деле?

Она кивнула:

— Я имею в виду каджунскую кухню. Нет сомнений, что каджунская кухня сегодня — самая популярная в стране.

Он засмеялся.

— Ты ведь не мечтаешь о настоящей мести? — спросила она.

— Нет, конечно. Мне нравится быть тем, кто я есть.

— Мне ты тоже нравишься таким, какой ты есть. — Она покраснела, положила в рот кусочек рачьего мяса и замахала рукой, словно пытаясь остудить жар во рту. — Батюшки, это действительно вкусно, но очень остро.

Он протянул ей свой бокал. Она отпила из него, потом уставилась на свой.

— Хорошая каджунская кухня и должна быть острой, — объяснил Марк.

Энн вымученно улыбнулась ему. Она едва дух перевела от этой острой еды. Волосы у нее были по-прежнему всклокочены, на хрупком личике зеленели огромные глаза. Она не походила на девочку, в сущности он так и не определил до сих пор ее возраста. Но в ней была прелесть зрелой и умной женщины, научившейся жить с внутренним ладом в душе. Улыбка ее была спокойной и мечтательной. Она покорила его сердце и его тело. Он мог бы влюбиться в нее, но для этого нужно было избавиться от чрезмерного вожделения. Ситуация была чертовски подходящей. Редко мужчине удается оказаться вместе с предметом своего вожделения в уединенном домике, отрезанном от мира, так что в течение многих часов никто не сможет их найти.

— Хорошая каджунская кухня должна быть острой, — повторила она. — А хорошие каджунские мужчины?

Он сделал большой глоток вина. Черт, такое трудно представить даже в самых невероятных фантазиях. Она все еще была в его халате, а он — в рубашке.

— Это… приглашение? — хриплым голосом спросил он. — То есть ты меня приглашаешь?..

— Похоже, что да.

Он вскочил так резко, что стул, на котором он сидел, отлетел к стене, и протянул ей руку. Она колебалась лишь мгновение.

— Если ты не хочешь больше раков…

— Нет, я… я сыта…

Она взяла его руку.

Они снова занимались любовью.

Потом спали.

И снова занимались любовью. В этот третий раз она не просто пригласила его, она вела себя как агрессор.

О Господи! Что она творила!

Ее волосы, оплетавшие его голую грудь. Ее язык, словно змейка, проникавший в его жаждущий рот, скользящий по его груди, животу, дразнящий, обжигающий его мужскую плоть… Наконец это становилось невыносимым, будило в нем животное мужское начало, он хватал ее, терзал, проникал в нее, выпивал ее до дна. Он брал ее всю, целиком, они сливались в едином огненном ритме, пока не наступал взрыв, пока они оба не проваливались в бездну, утоляя на время жажду друг друга.

Потом они лежали изнемогшие, в полудреме. Он гладил ее по волосам, но возбуждение снова зарождалось в глубине его существа. Он хотел заснуть рядом с ней, но было жалко, лежа с ней в постели, терять время на сон.

— Ты восхитительна, — тихо сказал он.

Улегшись на его груди, она смотрела ему прямо в глаза.

— Я действительно… ничего?

Он расплылся в улыбке.

— Ничего? Ты красавица. — Он взял ее лицо в ладони. — У тебя совершенные линии. Я не художник, но даже я это понимаю.

Она приняла комплимент с благодарностью, однако заметила:

— Но линии меняются, знаешь ли.

— То есть?

— Моя кожа уже не натянута так, как это было двадцать лет назад.

Он рассмеялся и поднял голову, оглядывая ее:

— Перемены тоже неплохи, они приносят то, что западает в душу.

— Гм-м, — она сухо рассмеялась, — однако и грудь тоже «западает», точнее, опадает и обвисает.

Он затряс головой и снова рассмеялся:

— Лично мне твоя грудь нравится такой, какая она теперь. Прелестные бугорки. Даже мой напарник признал это.

— Неужели?

Марк кивнул, лаская один из этих самых «бугорков».

— Он отметил также достоинства твоего задка.

— Это очень профессионально.

Марк пожал плечами:

— В конце концов он же только комментировал. Это было художественное впечатление. Должен признать, что я как раз был слеп, мне ты поначалу показалась слишком маленькой.

— Я по-прежнему маленькая.

— Ерунда, известно, что драгоценные вещи умещаются в маленькой упаковке.

— Ты действительно так думаешь?

— Да, — он посмотрел на нее еще внимательнее, тронутый ее неуверенностью в себе. — Сколько вам лет, Энн Марсел?

— Сорок пять.

— О!

— Это имеет значение?

Он тряхнул головой:

— Мне совершенно безразличен твой возраст. То есть неправда, я бы не хотел, чтобы ты была моложе.

— Какое облегчение.

— Я и сам не цыпленок.

— Не знаю, не знаю. Ты чертовски задиристый петушок.