Наблюдательный комитет обратился к коммунам департаментов с циркуляром такого содержания: «Коммуна Парижа уведомляет, что пруссаки наступают на Париж; поскорее известите ваших братьев во всех департаментах, что часть заключенных в тюрьмах заговорщиков умерщвлена народом. Этот акт справедливости оказался неизбежным и необходимым, чтобы страхом обуздать тот легион изменников, которые останутся в Париже в то время, когда народ будет сражаться с неприятелем. Не подлежит сомнению, что после того, как целый ряд предательств привел страну на край бездны, народ поспешит с применением этой необходимой для общественного благосостояния меры; не подлежит сомнению, что вместе с парижанами все французы скажут: “Мы выступаем против врага и не желаем оставить в тылу у себя разбойников, которые погубят наших жен и детей”».

Таков был демократический государственный переворот 1762 года, давший историкам так много поводов для нападок. Никого не может радовать пролитая кровь; но если правильно оценить обстоятельства, то легко будет понять, что Дантон вынужден был прибегнуть к таким диким мерам. Помня угрозы брауншвейгского манифеста, люди стали убивать для того, чтоб самим не подвергнуться той же участи. Но было бы крайней ограниченностью не видеть возвышенных сторон в политике Дантона и Марата и утверждать, что это была только политика кровожадности. Если сравнить жертвы сентябрьских дней с великими кровавыми историческими оргиями, с массовыми казнями эпохи Реформации, с Варфоломеевской ночью и драгонадами, то количество пролитой во время сентябрьских дней 1792 года крови покажется незначительным перед теми потоками крови, которые пришлось пролить религиозной и политической демократии во время упомянутых катастроф.

Действие демократического государственного переворота было необычайно велико. Он вызвал перемену во всем. Широкая и глубокая бездна раскрылась и навсегда отделила новую Францию от всего того, что еще осталось от старой. В лице парижской коммуны революционная демократия овладела Францией, навела страх и ужас на врагов свободы. С сочившимися кровью ранами Франция вступила в бой с Европой, и тот самый народ, который сейчас только в дико вспыхнувшем гневе убивал роялистов и друзей низвергнутого двора, теперь сам массами умирал на границах Франции, отстаивая независимость своей родины.

Между тем герцог Брауншвейгский подвигался все дальше и дальше. Возле Люксембурга он соединился с австрийцами, находившимися под начальством Клерфэ, и теперь направился на юго-запад. Французские отряды всюду отступали, Тионвиль и Ландау были окружены; 22 августа взят Лонгви. 1 сентября Клерфэ отбросил французов, стоявших у Стенэ, а 2 сентября сдался Верден, причем комендант этой крепости Боренер застрелился, чтобы избегнуть позора капитуляции.

Путь в Париж был открыт, и опасность для этого центра революции возросла до крайности. Но подобно тому как в сентябрьские дни столица нанесла решительный удар внутренним врагам, так и теперь нашла она средства для отражения неприятельского вторжения извне.

Дюмурье, принявший командование войсками Лафайета после отпадения последнего, стоял далеко на севере; все боялись, что герцогу Брауншвейгскому удастся перейти Аргонны прежде, чем Дюмурье успеет стать между Парижем и пруссаками. Но Карл-Вильгельм-Фердинанд Брауншвейгский был методический и медлительный стратег старой школы; он подвигался вперед столь медленно, что Дюмурье форсированными маршами удалось предупредить его, смелым маневром достигнуть Аргонн и занять переходы через них. Французский генерал считал уже дело выигранным и писал военному министру Серванну: «Верден взят, но я выжидаю пруссаков. Переход через Аргонны – это французские Фермопилы, но я буду счастливее Леонида».

Однако достигнутые, таким образом, выгодные позиции отчасти были снова потеряны, так как решительный Клерфэ со своими австрийцами и эмигрантами взял один из проходов через Аргонны. Тем не менее путь на Париж оставался занятым Дюмурье, и без битвы пруссаки не могли дойти до Парижа. Дюмурье в полной боевой готовности стал у Сен-Менеула. Теперь он был бы вынужден принять бой. Но герцог Брауншвейгский уклонялся от боя, и это было очень приятно Дюмурье, которому исход битвы представлялся столь же сомнительным, как и герцогу. Дюмурье хотел только остановить наступление пруссаков и задержать их до зимы в Шампани. От непрерывных дождей эта страна зимой превращается в болото; илистая меловая почва и глубокая грязь приносят болезнь людям, не привыкшим к этому климату. В то же время он начал переговоры, обманывая пруссаков обещанием помочь им в восстановлении королевской власти. Может быть, он это и серьезно думал, но пока что ему важно было выиграть время.

Пруссаки, чтоб не терять напрасно времени, напали между тем на один из корпусов Дюмурье, стоявший при Вальми под начальством генерала Келлермана. Келлерман занял высоты Вальми, и пруссаки направили на эту позицию сильный орудийный огонь. Французская артиллерия отвечала с такой же силой, и герцог Брауншвейгский по настоянию находившегося при армии прусского короля решил взять штурмом высоты Вальми. Келлерман, убедившись, что пруссаки наступают, построил спою пехоту плотными колоннами и отдал приказание остановить огонь, подпустить врага и ударить потом в штыки. Надев свою шляпу на шпагу, он закричал громким голосом: «Да здравствует народ!» Это слово пришлось кстати; оно было подхвачено воодушевленными защитниками республики и шумно прокатилось по рядам французской армии.

Пруссаки дрогнули; французы же бросились в штыки и энергично отбросили наступавшего противника. Затем канонада началась с еще большей силой. «Из пушек стреляли так, как будто это была стрельба взводами», – говорил находившийся при прусской армии Гёте. Под прикрытием своей артиллерии пруссаки отступили. Прусская граната ударила в это время во французский пороховой ящик и взорвала его на воздух; это нарушило немного боевой порядок французских рядов как раз в тот момент, когда Клерфэ со своими австрийцами начинал атаку. Но привыкшие уже к огню французы быстро оправились и выдержали натиск. Канонада продолжалась еще до вечера. И с той и с другой стороны было выпущено до 1000 зарядов. Французы потеряли около 700 человек, пруссаки и австрийцы – несколькими сотнями больше.

Сама по себе канонада при Вальми не имела значения, но последствия ее были неисчислимы. Здесь под огнем неприятельских орудий республика получила боевое крещение. Молодые солдаты республиканской Франции оказали неприятелю сопротивление, достойное привыкших к войне ветеранов. Могучий клик – «Да здравствует народ!» – был выражением их воодушевления и презрения к смерти. Канонада при Вальми имела для Франции такое же значение, как победоносная битва.

Войска остались на тех же позициях; Дюмурье продолжал свои переговоры, и, наконец, пруссаки подверглись всем невзгодам зимы в негостеприимной Шампани. Заразные болезни стали косить прусские полки, и через 10 дней после стычки при Вальми герцог Брауншвейгский начал отступление к Рейну, а Клерфэ направился на север. Лонгви и Верден снова перешли к французам.

Келлерман, немец из Франконии, получивший впоследствии от Наполеона титул герцога Вальмийского, гордился этой канонадой больше, чем всеми другими своими военными подвигами.