другая ситуация — в его личную жизнь никто не лез. А может, следовало бы… Вдруг у него открылись бы глаза на сущность Насти? Хотя нет, всё же вряд ли.

Выпрыгнув из автобуса через положенные двадцать минут — с пробками, точнее с их отсутствием, повезло, — Юра сразу увидел отца. Тот стоял рядом с остановкой, улыбался и держал в руках коробку с «Птичьим молоком».

— Привет, музыкант, — Алмазов-старший пожал протянутую руку. — Ну, как репетиция? Состоялась?

О том, что ему сегодня предстоит, Юра писал отцу утром, поэтому вопросу не удивился.

— Да, отлично всё. Понравились друг другу. Теперь на следующих выходных встречаемся. Прогоним репертуар, и со среды буду с ними в парке играть.

Возможно, для какого-то родителя стало бы проблемой подобное занятие взрослого сына, особенно если учесть, что ещё месяцем ранее Юра играл только в клубах и зарабатывал приличные деньги — с гонораром «Мандаринов» и не сравнить. Но Михаил Борисович просто кивнул. Он всегда считал, что дети должны принимать решения и набивать шишки самостоятельно.

Они дошли до квартиры — Юра при этом увлечённо рассказывал о прошедшей репетиции, — и уже возле двери он вдруг вспомнил, а чего, собственно, сюда приехал-то… Не из-за встречи с отцом ведь!

— Пап, слушай… — вздохнул Юра, доставая из рюкзака ключ. — Тут такое дело… В общем, я теперь, можно сказать, в другом месте живу. Вещи кое-какие приехал забрать.

— У той девушки? — уточнил Михаил Борисович, ничуть не удивившись. — Да, я что-то такое начал подозревать, ещё когда мы в прошлый раз виделись. Одного не пойму — зачем ты тогда квартиру снимаешь, деньги тратишь? Тем более их у тебя сейчас не так чтобы очень много. Съезжай, часть вещей можешь к нам перевезти, если у неё тесно или опасаешься, что быстро расстанетесь.

— Там сложно что-то прогнозировать, пап, — пробормотал Юра и решил, что сейчас как раз подходящий момент признаваться не только в том, в чём он уже признался. Всё равно это когда-нибудь придётся делать, так почему не сейчас? Раз уж заговорили… — Слушай…

К чести Михаила Борисовича, пока Юра, наливая им обоим чай и разрезая торт, рассказывал про Соню, у Алмазова-старшего не дрогнул ни один мускул на лице. Он слушал сына абсолютно спокойно и молча, никак не комментируя рассказанное, пока Юра наконец не замолчал и не поинтересовался:

— Ну? Что ты думаешь?

Михаил Борисович тяжело вздохнул и, сделав глоток чаю, пожал плечами:

— А что я могу думать, Юр? Ничего хорошего.

Несмотря на то, что нечто подобное Юра и ждал, он всё равно расстроился. Конечно, было бы глупо предполагать, что его отец обрадуется появлению Сони в жизни сына. Старше на десять лет, вдова, ещё и родные трагически погибли, из-за чего у неё возникла суицидальная депрессия… Юра всё рассказал, ничего не утаил. Поэтому и не удивился реакции отца.

Но не поморщиться не мог:

— Ты так говоришь, как будто я с алкоголичкой или наркоманкой связался, пап…

— Не с алкоголичкой и не с наркоманкой, но… что-то общее есть, Юр. Подожди ты глазами вращать, послушай теперь меня. Не злись. Я тебе добра желаю, сам знаешь. И мешать твоим отношениям, обижать эту твою Соню никогда не буду. Но я хочу, чтобы ты понимал кое-что, очень хорошо понимал — иначе ваши отношения могут закончиться ещё одной трагедией.

— В смысле? — нахмурился Юра, и Михаил Борисович вновь вздохнул:

— Кажется, ты и правда не понимаешь… Юра, связь с такой женщиной — это навсегда. Ты не сможешь от неё уйти, не убив её при этом.

Юра даже замер от неожиданности мысли отца… и от её фатальной правдивости.

— Точнее, сейчас пока можешь. Пока у вас не зашло слишком далеко. Но потом… Она уже один раз пережила потерю самых близких людей, ещё раз не выдержит. Понимаю, что сейчас всё хорошо, ты влюбился и как будто над землёй летаешь. Но подумай. Пройдёт пять, десять, двадцать лет. Всё изменится, новизны чувств уже не будет. Но твою Соню всё равно нужно будет поддерживать. Её теперь всегда нужно будет поддерживать, следить за состоянием, возможно, периодически давать какие-то таблетки. Ты не устанешь от этого, Юр? Я не говорю, что ты обязательно устанешь и бросишь её при первой же возможности. Я говорю всё это, чтобы ты подумал, хорошенько подумал. Учитывай это, когда будешь принимать решение. Понимай, что если ты оставишь Соню, то этим её убьёшь. Дело не в разнице в возрасте, этот момент, конечно, меня тоже смущает, но гораздо в меньшей степени, чем эмоциональные особенности этой женщины.

Отец замолчал, и Юра, прикрыв глаза — не мог сейчас даже смотреть на него отчего-то, — устало потёр ладонями лицо и пробормотал:

- Ладно, пап. Я серьёзно подумаю. Обещаю.

65

Соня

Увидев Соню, Тамара расплылась в такой искренней радостной улыбке, что с первого взгляда стало понятно, насколько она рада Сониному визиту. Бросилась вперёд, обняла, расцеловала в обе щёки, а потом сказала, коснувшись волос:

— Ох, запустила ты причёску, Сонька, запустила! Ничего, сейчас займёмся твоими волосами.

— Только не обрезай слишком много, — улыбнулась Соня. — А то у меня и так сейчас не львиная грива.

— Договорились, налысо брить не буду! — кивнула Тамара и засмеялась.

И началось. Стрижка, покраска, маски какие-то для волос, сушка, укладка… В какой-то момент Соне даже показалось, что она попала внутрь торнадо — её закружило и унесло туда, где вкусно пахло бальзамами для волос и по воздуху парили расчёски и ножницы.

О прошлом они с Тамарой не говорили. Обсуждали только настоящее. Тамара рассказала про своих детей — старшему мальчику исполнилось четырнадцать, и из милого ребёнка, которого помнила Соня, он превратился во вреднючего подростка с весьма ограниченным кругом интересов. Тамара жаловалась на него, попутно успевая хвастаться младшей — её дочка как раз закончила первый класс и сейчас уже самостоятельно начала изучать программу второго.

Соня слушала — и понимала, что раньше из-за этого в том числе и не хотела общаться с Тамарой. Слишком много в разговорах с ней всегда было о детях, а до недавних пор и смотреть на них, и слушать про них Соне было больно.

Теперь же… Нет, боль не ушла окончательно, она пока ещё оставалась, но какая-то притупившаяся, словно Соня недавно приняла обезболивающее.

Но потом пришёл