– Если предполагается, что мы прибыли с дальнего юга, мы должны с юга и появиться.

– Но с запада будет быстрее, – невнятным от холода голосом ответил я.

– Тебе, как всегда, не терпится, да?

– Возможно, деваки уже видели нас на льду, – продолжил он. – У них было целое утро, чтобы вдоволь наглядеться. – Я посмотрел на голые южные утесы, и в горле у меня запершило от предчувствия чего-то недоброго. Но я не скраер и потому ограничился словами: – Не нравятся мне эти утесы.

Хотел бы я знать, как выглядят наши нарты, если смотреть на них от устья девакийской пещеры. Ничто не кажется столь мелким и жалким на бескрайней пустыне льда, как человек и все им созданное. Три черточки, удручающе медленно ползущие по неоглядной белизне, – вот, пожалуй, и все, что можно разглядеть.

Соли сжал смазанные жиром губы.

– Вселенная не вращается вокруг Мэллори Рингесса, как и вокруг любого из нас. – Он, словно в поисках поддержки, посмотрел на Жюстину, сидящую на его нартах. – С чего бы деваки стали наблюдать за нами?

Я почесал нос, покрытый липким застывшим жиром.

– Если мы потащим собак через эти утесы, они нас сочтут дураками.

– Отчего же. – Соли заслонил рукой глаза и прищурился, вглядываясь в берег. – Вон, смотри. – Он говорил на девакийском, словно на родном языке. – Мы въедем по ледяному скату, который ведет к лесу.

– Подъем будет не из легких.

– Да, это верно.

Как выяснилось позже, ничего труднее нам в жизни делать еще не доводилось. Лед около берега застыл зеленовато-синими надолбами величиной с дом. Острые ледяные копья цеплялись за упряжь и норовили проткнуть собак насквозь. Были моменты, когда нарты застревали между торосами или, хуже того, повисали на краю глубокой трещины, а собаки выли от досады и страха. Не менее трех раз нам приходилось выпрягать их и перетаскивать нарты через нагромождения льдин, а однажды нарты пришлось разгрузить целиком. Бардо, ненавидящий всякие физические усилия, прикладываемые не в постели, всякий раз громогласно проклинал час своего рождения. Все остальные вели себя в соответствии со своим характером. Жюстина при каждом затруднении весело напевала и смеялась, потому что ей нравилось быть на свежем воздухе рядом со своим мужем. Катарина, рассеянно выполняя свою работу, любовалась блеском льда и зеленью далекого леса – она до сих пор не могла наглядеться на окружающий ее мир. Соли, видимо, любил задачи всякого рода, позволяющие ему проверить остроту своего ума и выносливость. Только мать – и это явилось одной из самых больших неожиданностей моей жизни – воспринимала эту рвущую жилы работу как должное. Опасные участки она преодолевала с грациозной уверенностью, явно наслаждаясь возможностями своего нового алалойского тела. Эта вновь обретенная радость бытия сказывалась в, том, как легко она тянула постромки и шла против ветра, упираясь унтами в скользкий лед; это сказывалось в выражении ее лица, очень красивого, несмотря на толстый нос и массивную челюсть.

Лишь во второй половине дня мы добрались до опушки леса. Мускулы у меня на руках горели огнем, и я растянул колено, когда Катарина поскользнулась и балансировавшие на краю обрыва нарты всем своим весом обрушились на меня. Я тоже поскользнулся и чуть не порвал связки – они выдержали только благодаря Мехтару. Да – как это ни абсурдно, я, хромая к лесу, воздавал в душе благодарность тубисту-резчику за то, что не остался калекой.

Бардо, прикидываясь, что надорвался вконец, уселся на камень и обхватил голову руками.

– Бог мой, как я устал! Видишь мои руки? Я даже кулаки сжать не могу! А холодно-то как… такой холод, что моча стынет, не долетев до земли – я бы показал тебе, да встать нет сил. Будь прокляты Шива Лал и Дризана Лал за то, что зачали меня. Будь прокляты Говинда Лал, и Тумир, и Ганиф… – Он еще долго проклинал своих предков: принцы Летнего Мира знают свою родословную назубок. Он клял их всех до десятого колена и клял воду, имеющую свойство застывать сосульками у него на усах. Но в тот миг я не питал к нему жалости, хотя и знал, что до своего прибытия в Город он ни разу не видел снега и льда.

Мать, взяв одну из собак и став на лыжи, отправилась в лес на разведку, Жюстина бинтовала шкурами стертые в кровь лапы других собак. Катарина, к моему изумлению и раздражению, склонилась над колючим кустом, держа голые руки над лепестками огнецвета.

– От него идет тепло, – сказала она. – Посмотри, как меняются краски: от огненной к кармину, от кармина к…

Соли влез на берег рядом со мной, и мы тут же начали спорить. Мне не терпелось поскорее доехать до пещеры деваки, но он заявил:

– Уже поздно. Нельзя, чтобы ночь застала нас в лесу.

– К ночи мы будем уже в пещере. До нее всего четыре мили, а лесом ехать легко.

– Да, если полагаться на память Рейнера.

– А ты ей не веришь? – с хитрецой осведомился я.

– Вера… – проворчал он, вытряхивая снег из унтов.

– Из темноты еще два часа.

– Ты уверен, пилот?

Я взглянул на запад: но мы находились слишком близко к утесу, чтобы видеть положение солнца. Я пожалел, что мы не взяли с собой часы. Это было бы легко сделать. В башне Хранителя Времени я видел часы величиной с ноготь моего мизинца – до того, как Мехтар переваял мои руки. Они были сделаны из какой-то живой субстанции, которая меняла цвета, отмечая прошествие секунд и часов – совсем как Катаринин цветок, меняющий оттенки от алого до пурпурного. Если бы я спрятал такие часы в своих мехах, то мог бы предсказать момент, когда солнце закатится за край земли.

– Надо было попросить технаря снабдить радио часами, – сказал я, возобновляя старый спор, – но ты побоялся нарушить запрет Хранителя.

Радио было спрятано в двойном днище нарт Соли вместе с криддовыми емкостями, куда мы должны были складывать собранные образцы тканей. Достать его было не так-то легко – мы воспользуемся им только для того, чтобы подать сигнал ветрорезу, когда закончим свое опасное задание.

Соли, видимо, тоже сожалел, что отказался нарушить этот запрет. Трудно это, должно быть, – носить звание Главного Пилота. Он устремил взгляд на утес, словно хотел проникнуть сквозь мергели и осадочные породы в самое сердце планеты.

– Хранитель прав, что ненавидит время. К чему нам беспокоиться о нем? Зачем нам часы, когда есть Мэллори Рингесс, утверждающий, что до темноты еще два часа?

Мать, вернувшись, доложила, что через лес можно проехать свободно и подъем не слишком крут. Это решило дело.

– Снег там глубокий, – сказала она, – но сверху крепкий наст, который не проламывается под лапами Ивара.

Мы стали запрягать собак для последнего перегона через лес, и тут случилось ужасное. Мне следовало насторожиться, еще когда Катарина вдруг бросила сбрую, выпрямилась и посмотрела на небо, словно на живописное полотно. Но я устал, был занят с Лико и не понял, что она смотрит на свое осуществляемое видение. Я затягивал постромки на широкой груди Лико, когда что-то выскочило из-за ближней скалы. Заяц-беляк, заложив уши, бешеными зигзагами несся по снегу. Лико рявкнул, вырвался у меня из рук и пустился вдогонку за зайцем.