Георгия всецело зависела от его позиции», поскольку он занимал в константинопольской администрации высокий пост синкелла и «после того как сам лично удостоверился в нетленности мощей князей, взял на себя труд по достижению официального признания святых и Византией. На это якобы указывает его поездка в том же году к патриарху в Константинополь»[364]. Поскольку из «командировки» в Грецию, о которой сообщает ПВЛ, митрополит Георгий не вернулся, а его преемник Иоанн II появился в Киеве только в конце 1070-х гг., каноническое признание Бориса и Глеба Константинопольским патриархатом могло произойти не ранее этого времени. Однако возникает вопрос: мог ли Иоанн II составить церковную службу новым святым. Вопрос об авторстве этой службы обсуждался в историографии XIX в., где ее атрибутировали митрополиту Иоанну I, время святительства которого датировалось тогда первой третью XI столетия (между 1008 и 1035 гг.). Наиболее аргументированно эту точку зрения отстаивал митрополит Макарий, делавший акцент на том, что Иоанн II был грек и по-славянски «выражался весьма плохо и крайне невразумительно, как свидетельствует его послание к Иакову-черноризцу»[365]. В настоящее время получило развитие представление о существовании двух церковных служб князьям-мученикам, одна из которых была составлена митрополитом Иоанном I после перезахоронения мощей при Ярославе (около 1051 г.), а вторая – митрополитом Иоанном II после того, как канонизация Бориса и Глеба была официально санкционирована в Константинополе (вероятно, в 1080-х гг.[366]. Как сообщает летописный некролог первосвятителю, помещенный в ПВЛ под 1089 г., Иоанн II был «сведущ в книгах и в учении»[367], поэтому, имея соответствующую санкцию, он вполне мог выступить инициатором составления церковной службы, где была прославлена «от корня произраставшая честная братия, славная, благородная», исполняющая заповеди, «дела и учения Христовы» и проклят «подобный Каину» Святополк, который «явился законопреступным и к зависти убийство приплел, властью прельстившись самолюбия и отмщения праведного не избежав»[368]. Это представление о «праведной мести» несколько позже получит наиболее полное раскрытие в ПВЛ и паримийных чтениях. Вскоре после канонизации культ князей постепенно приобрел международное значение. Как свидетельствует хроника Сазавского монастыря, в одном из алтарей, освященном в октябре 1095 г., вместе с останками св. Мартина, Иоанна и Павла здесь хранились останки «святого Глеба и сотоварища его» («sancti Glebii et socii eius»)[369]. Со временем русские святые стали почитаться в Царьграде. По свидетельству посетившего храм Св. Софии в 1200 г. новгородца Добрыни Ядрейковича (позднее занимавшего новгородскую кафедру под именем архиепископа Антония), там была поставлена «икона велика Бориса и Глеба»[370].

Конец «триумвирата» и актуализация идеи «старейшинства»

Через несколько месяцев после вышегородских торжеств 1072 г. отношения между князьями ухудшились настолько, что их сотрудничеству пришел конец. Как сообщает ПВЛ: «В год 6581 (1073) воздвиг дьявол распрю в братии этой – в Ярославичах. И были в той распре Святослав со Всеволодом заодно против Изяслава. Ушел Изяслав из Киева, Святослав же и Всеволод вошли в Киев месяца марта 22-го и сели на столе в Берестовом, преступив отцовское завещание. Святослав же был виновником изгнания брата, так как стремился к еще большей власти; Всеволода же он прельстил, говоря, что “Изяслав сговорился со Всеславом, замышляя против нас; и если его не опередим, то нас прогонит”. И так восстановил Всеволода против Изяслава. Изяслав же ушел в Польшу со многим богатством, говоря, что “этим найду воинов”. Все это поляки отняли у него и выгнали его. А Святослав сел в Киеве, прогнав брата своего, преступив заповедь отца, а больше всего Божью»[371]. Упоминание «отцовского завещания», то есть «ряда» Ярослава, указывает на то, что статья подверглась позднейшему редактированию с целью того, чтобы установить логическую связь с летописной статьей 1054 г., появление основного текста которой, вслед за Л.В. Черепниным, мы склонны связывать с «Начальным сводом».

В статье 1073 г. говорится, что столкновение между Ярославичами было вызвано переговорами Изяслава со своим недавним противником Всеславом, в рамках которых якобы планировалось заключение династического брака между княжескими линиями Киева и Полоцка. Некоторые исследователи были склонны скептически относиться к этой информации[372], однако в Ипатьевской летописи под 6666 (1157/58) г. сохранилось свидетельство о том, что брак между дочерью Ярополка Изяславича (умершей 3 января 1158 г. в возрасте 84 лет) и сыном Всеслава Глебом (княжившим в Минске с 1101 по 1118 г.) все же состоялся[373], но, судя по возрасту княжны, он мог быть заключен не ранее 1090-х гг., что также приводит нас ко времени составления «Начального свода», в котором информация о переговорах между киевским и полоцким князьями могла быть ретроспективно зафиксирована под 1073 г.

Выступление Святослава и Всеволода, по всей видимости, не являлось неожиданностью для Изяслава, который сумел собрать свое имущество и беспрепятственно покинул город, не скрывая своего намерения обратиться за помощью к полякам. 22 марта 1073 г. Святослав и Всеволод заняли Киев. В «Житии» Феодосия Печерского, написанном после «Чтения» о Борисе и Глебе, Нестор рассказывает о том, что после вступления в город Святослав и Всеволод пригласили Феодосия на обед, но Феодосий, видя несправедливое изгнание Изяслава, ответил посланному, «что не пойдет на пир Иезавелин (пир библейской царицы-язычницы, имя которой сделалось синонимом нечестия. – Д.Б.) и не прикоснется к яствам, пропитанным кровью убиенных» и велел передать эти слова князьям. На первый раз дерзость сошла ему с рук, но игумен развернул целую кампанию по дискредитации Святослава, упрекая его в том, что он «не по закону сел на престоле, изгнав старшего брата своего, бывшего ему вместо отца». Феодосий обличал его, «то письма ему посылая, а то осуждая беззаконное изгнание брата перед приходившими к нему вельможами и веля им передать слова его князю». Наконец, он составил послание, в котором сравнил Изяслава с Авелем, а Святослава с Каином, и, «приведя в пример многих других притеснителей, убийц и братоненавистников прежних времен и в притчах поступок его изобличив, обо всем этом написал и послал». Разумеется, это не понравилось Святославу, который «пришел в ярость и, словно лев, рыкнув на праведного, швырнул письмо его на землю». Дело грозило кончиться заточением игумена, если бы монахи и бояре не уговорили его прекратить критику князя. Но Феодосий не отступился от своих принципов, велев во время богослужения поминать в качестве киевского князя Изяслава, а не Святослава, и смягчил свою позицию только под давлением монастырской братии[374].

Даже если предположить, что Нестор, который не был очевидцем событий и писал «Житие» по рассказам монахов, лично знавших Феодосия, ничего не преувеличивал и события развивались именно так, как описано в его труде, нельзя не заметить,