Св. Софии приписывается старшему сыну Изяславу Ярославичу[331], тогда как в летописной традиции внимание акцентируется на Всеволоде Ярославиче. Общей для статей 1054 и 1093 гг. тенденцией является желание летописца подчеркнуть легитимность вокняжения Всеволода на киевском столе в соответствии с порядком «старейшинства». Но придание этому порядку наследования киевского стола статуса политической доктрины поставило на повестку дня вопрос о легитимности прав на киевский стол самого Ярослава, которое провозглашалось и памятниками Борисоглебского цикла. Кто-то из редакторов Начальной летописи нашел выход из положения, написав в конце статьи 1054 г.: «Жил же он всех лет 76», что позволило продемонстрировать старшинство Ярослава перед Святополком. Но наука внесла в эту конструкцию некоторые коррективы. Как было установлено анатомическим исследованием останков Ярослава Мудрого, проведенным в 1939 г. советскими антропологами Д.Г. Рохлиным и В.В. Гинзбургом, возраст, сообщаемый в летописной статье 1054 г., оказался несколько завышен (по заключению В.В. Гинзбурга не превышал 66 лет), поэтому некоторые из биографов киевского князя сегодня относят его рождение к первой[332] и даже ко второй половине 980-х гг.[333] После проведения экспертиз останки князя в 1940 г. были возвращены в Киев и, по официальным данным, хранились в фондах Софийского музея. 9 апреля 1964 г., согласно «Акту вскрытия саркофага Ярослава Мудрого в Софии Киевской», останки князя были упакованы в специальный дубовый ящик и положены в саркофаг в присутствии специальной комиссии. В 2009 г. была предпринята попытка повторного изучения останков Ярослава, однако при проведении экспертизы выяснилось, что останки, находящиеся в саркофаге Софийского собора, являются женскими скелетами двух разных эпох. В силу этого вопрос точного определения возраста Ярослава остается открытым.

Конечно, теоретически можно предположить, что Ярослав Владимирович, учитывая свой политический опыт, сформировавшийся в ходе междоусобных войн 1015–1018 и 1024–1026 гг., мог каким-то образом отрегулировать порядок замещения киевского стола, но принятию летописной концепции, атрибутирующей ему провозглашение приоритета «старейшинства», противоречит тот факт, что его наследник Изяслав Ярославич, получивший этот статус в конце 1052 г. после смерти старшего брата, новгородского князя Владимира, строго говоря, не был «старейшим» из князей, так как после Ярослава «старейшинство» принадлежало бы его младшему брату Судиславу, который находился в заключении и был освобожден из «поруба» лишь в 1059 г., после принесения присяги и пострижения в монахи[334]. Эти предосторожности наводят на мысль, что Ярославичи опасались своего старшего родственника, и, если бы к тому моменту доктрина о приоритете «старейшинства» была официально провозглашена, это обстоятельство поставило бы их в положение узурпаторов, чего, разумеется, не мог не понимать Ярослав, если бы решился возвести принцип «старейшинства» в ранг политической доктрины. Конечно, можно ограничиться предположением, что «ряд» Ярослава, как уже неоднократно отмечали исследователи, не являлся универсальным и регулировал только междукняжеские отношения внутри его семьи, однако этому противоречит то обстоятельство, что приоритет Изяслава в качестве «брата старейшего» демонстрируется только в одном месте летописи – в имеющей неоднородный характер статье 1078 г., в некрологе князю, который, по Б.А. Рыбакову, относится к княжению Святополка Изяславича (1093–1113), или, по П.П. Толочко, ко времени составления «Начального свода» (1093–1095), который, по имени тогдашнего настоятеля Печерского монастыря, он называет «сводом Ивана»[335]. Таким образом, вряд ли можно говорить о том, что Ярослав мог провозгласить Изяслава главой княжеской семьи «в отца место»: на всем протяжении своего киевского княжения он выступает в качестве равноправного партнера своих братьев, хотя с геополитической точки зрения его положение, несомненно, было более выигрышным, так как помимо Киева он некоторое время контролировал и Новгород, управляя им сначала через посредство своего родственника Остромира, а затем через своего сына Мстислава. Осуществленный Ярославом раздел включал такие города, как Чернигов и Переяславль, которые ранее находились непосредственно под властью киевского князя. В результате в Среднем Поднепровье сложился режим коллективного совладения волостями, который с легкой руки А.Е. Преснякова известен в историографии как «триумвират» Ярославичей[336].

После смерти братьев Вячеслава (1057) и Игоря (1060) «старшие» князья отстранили их сыновей от наследования вакантных столов, таким образом, по меткому замечанию М.С. Грушевского, положив начало политике «кооперативного собирания земель»[337], вследствие чего возникли предпосылки для новых междоусобиц. Некоторое время «триумвирату» Ярославичей удавалось поддерживать дружественные и даже союзнические отношения с полоцким князем Всеславом, однако они обострились во второй половине 60-х гг., когда Всеслав напал на Псков и Новгород[338]. В ответ «триумвиры» совершили нападение на Минск, а летом 1067 г. Всеслав был вероломно захвачен в плен вместе с двумя сыновьями во время переговоров на Немиге и посажен в «поруб» в Киеве.

В сентябре 1068 г. войска Ярославичей были разбиты половцами на реке Альте. Изяслав и Всеволод с поля боя бежали в Киев, а Святослав – в Чернигов. В ПВЛ сохранилось подробное описание дальнейших событий, развернувшихся после того, как «люди киевские» прибежали в Киев и, собрав вече «на торговище», послали к князю сказать: «Вот, половцы рассеялись по всей земле, дай, княже, оружие и коней, и мы еще раз сразимся с ними». Однако Изяслав отказался исполнить просьбу вечников. Поведение Изяслава являлось предметом дискуссий для историков, некоторые из которых предположили, что князь не мог удовлетворить требование киевлян потому, что не располагал необходимым арсеналом оружия[339]. Обстановка накалялась, и действия «людей» приобретали все более радикальный характер: часть из них пришла на княжеский двор, где стала препираться с князем, который в это время держал совет со своей дружиной. Окружение Изяслава советовало ему предпринять меры безопасности, а Тукы, брат Чудина, сказал Изяславу: «Видишь, князь, люди расшумелись; пошли, пусть постерегут Всеслава». А некоторые дружинники, видя, что ситуация выходит из-под контроля, предложили князю: «Пошли ко Всеславу, пусть, подозвав его обманом к оконцу, пронзят мечом», но «не послушал того князь». Даже в столь критической ситуации Изяслав отказался от убийства по политическим мотивам, но этим он невольно подписал приговор самому себе: в толпе прозвучал призыв к освобождению Всеслава, и люди двинулись к «порубу», где находился пленник. «Изяслав же, видя это, побежал со Всеволодом со двора».

Однако Всеслав, «прославленный» восставшими на разграбленном дворе Изяслава, как оказалось, вовсе не дорожил киевским столом и доверием киевлян: когда весной 1069 г. Изяслав Ярославич вернулся на Русь с войсками своего племянника, польского князя Болеслава II, Всеслав, выступивший против него к Белгороду, ночью оставил киевское войско на произвол судьбы и бежал в Полоцк. Тогда люди возвратились в Киев, устроили вече и обратились за содействием к Святославу и Всеволоду. «И сказал им Святослав: “Мы пошлем к брату своему; если пойдет с поляками погубить вас, то мы пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца