За время своего двухдневного визита в шведский лагерь Мальборо не сделал никаких официальных предложений. Он лишь старался уяснить намерения короля и настроение армии. Зная о том, что Карл неравнодушен к судьбе германских протестантов, герцог демонстрировал всяческое понимание и сочувствие со стороны Англии в этом вопросе. При этом он, однако, от имени Англии убеждал Карла, что нельзя оказывать чрезмерного давления на католического императора, пока не завершится война с более опасным противником, тоже католиком, – королем Франции Людовиком XIV. Мальборо осторожно разведал состояние шведской армии и отметил, что орудий у шведов совсем немного, а полевая медицинская служба, которая в английской армии стала нормой, просто отсутствует. Из разговоров он понял, что вопрос о русской кампании решен: по мнению шведских офицеров, им предстояла тяжелая работа года на два, не меньше. Мальборо оставил Альтранштадт со спокойным сердцем, довольный результатами своей миссии: «Я думаю, после этого визита мы можем считать, что все надежды, которые французский двор возлагал на короля Швеции, напрасны».

* * *

В 1707 году, на пороге всей величайшей авантюры, король-триумфатор был уже не тем восемнадцатилетним юношей, который семь лет назад вышел в море навстречу своему противнику. Телосложением Карл по-прежнему походил на юношу – пяти футов девяти дюймов ростом, узкий в бедрах, но широкий в плечах. Однако годы наложили заметный отпечаток на его лицо. Узкое, продолговатое, с оспинами лицо короля было теперь всегда темное от загара, и на нем выделялись тонкие, светлые морщинки от привычки щуриться на солнце. Его синие глаза смотрели спокойно и насмешливо; на полных губах играла всепонимающая улыбка человека, повидавшего мир. Карл не носил ни бороды, ни усов, ни парика; он зачесывал наверх свои рыжеватые волосы, прикрывая уже заметную лысину.

Карл так же мало заботился о своем платье, как и о своей персоне; простой синий кафтан с медными пуговицами и высоким воротником, под ним желтый камзол, желтые брюки, высокие кавалерийские ботфорты из грубой кожи на высоких каблуках с поднятыми отворотами, доходившими ему до середины бедра. Шею он повязывал платком из черной тафты, на руках были грубые перчатки из оленьей кожи с широкими раструбами, и на боку висела непомерно тяжелая, длинная шведская шпага. Треуголку король надевал нечасто: летом его волосы выгорали на солнце, осенью и зимой голова была открыта снегу и дождю. В холодную погоду Карл накидывал на плечи обычный кавалерийский плащ. Даже в разгар битвы он не облачался в кирасу, чтобы защитить грудь и спину от пули, пики или сабельного удара. На войне Карл порой по нескольку дней не снимал этого платья и в нем же спал – когда на походном матраце, когда на копне соломы, а когда и на голых досках. Стянув сапоги, положив сбоку шпагу, чтобы ее можно было без труда найти в темноте, завернувшись в плащ, он устраивался на ночь, и перед тем как отойти ко сну, немного читал из Библии в кожаном, с золотым тиснением переплете, которую повсюду возил с собой, пока она не была утеряна под Полтавой. Спал он не более пяти-шести часов.

Стол короля тоже был прост – на завтрак ему подавали хлеб и, при возможности, масло, которое он намазывал на хлеб большим пальцем. На обед он ел жирное мясо, сырые овощи и хлеб, запивая все водой. Ел он всегда руками и молча. На обед у него редко уходило больше пятнадцати минут, а во время долгих переходов он ел, не слезая с седла.

Даже когда армия останавливалась на отдых, Карл не прекращал напряженных физических упражнений. Во дворе Альтранштадтского замка короля всегда ждал оседланный конь; почувствовав потребность размяться, король вскакивал в седло и мчался во весь опор, предпочитая дождливую и ветреную погоду. В помещении он не находил себе места и беспрестанно шагал из угла в угол. Стиль его писем был незатейлив, да и сами письма сплошь покрыты чернильными пятнами и следами подчисток. Свои послания Карл чаще диктовал, расхаживая по комнате и заложив руки в перчатках за спину. За перо он брался лишь затем, чтобы поставить неразборчивый росчерк – «Карл».

При всей своей непоседливости, король умел терпеливо выслушать собеседника. Во время беседы Карл сидел опершись ладонью на рукоять шпаги и слегка улыбался. Если кто-то обращался к королю, когда тот был в седле, он снимал шляпу и держал ее под мышкой до конца разговора. С подчиненными (а всю жизнь, за крайне редкими исключениями, Карлу приходилось общаться только с подчиненными) он держался ровно, приветливо и дружелюбно, но избегал фамильярности, сохраняя дистанцию между подданным и государем. Он почти никогда не выходил из себя и, как бы ни был занят, никогда не оставлял без внимания прошения своих офицеров. Ему нравилось, когда вокруг него царили бодрость и оживление, – тогда он садился поудобнее, наблюдал и слушал со спокойной улыбкой. В подданных Карл ценил прямоту, энергию и оптимизм и позволял тем, кто был с ним не согласен, свободно отстаивать свое мнение.

Превратности судьбы лишь подхлестывали короля. Опасность раскрывала несгибаемую твердость – порой жестокость его натуры. Когда приближалась битва, он всегда выступал вперед, и от всей его фигуры веяло решимостью и силой. Наступал момент, когда прекращались споры и приказы короля исполнялись беспрекословно. Он вел за собой не только властью, дарованной ему королевским саном, но и личным примером. Офицеры и солдаты видели его самообладание, бесстрашие, готовность не просто разделить с ними тяготы, но и взять на себя большую их часть. Карла почитали не только как государя, им восхищались как человеком и солдатом. Он мог не сомневаться в том, что любой его приказ будет выполнен. Мановением шпаги он двигал войска в атаку. Сказано – сделано: никто в его окружении не мыслил иначе. Победы следовали одна за другой, и вместе с ними крепло взаимное доверие между воинами и военачальником, росла уверенность в победе. Это помогало Карлу поддерживать в армии высочайшую дисциплину, он не нуждался в показной строгости и мог быть уверен в том, что непринужденность и веселье не нарушат дистанцию между ним и его людьми.

В прямолинейной целеустремленности Карла заключалась и его сила, и его слабость. Он всегда шел прямо к своей цели, отбросив все иные соображения. Была ли то охота на зайцев, или шахматная атака, или намерение свергнуть с престола враждебного монарха, он сосредоточивался на одной-единственной задаче, и ничто не могло остановить его, пока он не добивался своего. Подобно другому монарху-полководцу своего времени, Вильгельму III, Карл верил в то, что Господь избрал его своим орудием, дабы покарать тех, кто развязывает несправедливые войны. Повседневная жизнь короля, как и всей шведской армии, не мыслилась без молитвы. Когда армия стояла лагерем, солдат созывали на богослужение дважды в день. Даже в походе по сигналу горнистов в семь утра и четыре часа пополудни армия останавливалась, и каждый солдат, обнажив голову, становился на колени прямо посреди дороги и читал молитву.

Вера сделала Карла фаталистом. Он бестрепетно соглашался с тем, что судьба будет милостива к нему лишь до тех пор, покуда он нужен для исполнения Божьего промысла. Хотя Карл из-за своей неугомонности нередко попадал в переделки, он упрямо лез в гущу боя, презирая опасность и смерть. «Меня не поразит ни одна пуля, кроме той, что предназначена мне свыше, но когда настанет ее черед, никакая осторожность мне не поможет», – говорил он. Мысль о смерти не пугала Карла, и он безбоязненно брал на себя ответственность за смерть других, посылая свою пехоту навстречу вражескому огню, но двигало им отнюдь не презрение к смерти, а воля к победе. В душе Карл сокрушался о гибели своих воинов. Как-то раз он сказал Пиперу, что, чем продолжать эту непрекращающуюся кровавую резню на бранном поле, было бы неплохо вызвать Петра на поединок. Но Пипер отговорил его.