Вот спустя двести лет после того, как император-язычник захотел искоренить церковь, цезарь-христианин решил истребить все, что осталось от язычества, и уничтожить демонов раз и навсегда. В горные районы за стенами Эфеса, где, как было известно, Артемида – страшная ведьма, высокая, как десять мужчин, все еще преследовала неосторожных путников, были направлены миссионеры, чтобы избавить местных жителей от глупого невежества – незнания Христа. Успех оказался ошеломляющим. Говорят, один епископ обратил 70 тысяч душ. А тем временем по улицам столицы шныряли шпионы и старательно вынюхивали намеки на поклонение демонам в общественной жизни. Издавались законы, предусматривающие самые страшные наказания за эту практику. Всех христиан, виновных в идолопоклонничестве, следовало предать смерти, а язычникам и еретикам давался «льготный срок» – три месяца. Если после этого они не отказывались от древней веры, им запрещалось учить и занимать общественные должности. Те, кто стремились избежать крещения, совершив самоубийство, теперь знали, что после смерти с их телами поступят так же, как с трупами собак. Лишение жизни того, кто, по мнению Юстиниана, не разделял его верования, не могло считаться убийством120.

Гонения быстро распространялись во все стороны от Константинополя. В 529 г. новости об императорских законах достигли единственного города, который больше, чем любой другой, оставался верным языческим учениям и фантазиям. Разве само название этого города – Афины – не свидетельствует о его пребывании во власти демона? Великий храм Афины Паллады, Парфенон, уже был очищен от колоссальной статуи богини и превращен в церковь, но в тени Акрополя еще остались школы, где продолжали обучать доктринам Платона и Пифагора. Но ненадолго. Не нужно быть философом, чтобы оценить значение декретов Юстиниана даже для самых видных представителей языческих интеллектуалов. Выбор, перед которым они оказались, был суровым: обращение, ссылка или смерть. Философы, которых мученичество привлекало не больше, чем крещение, выбрали отступление. В 530 или 531 г.121 они покинули Афины, тем самым лишив город философии на ближайшее тысячелетие. Опасаясь оставаться в зоне досягаемости Юстиниана, они отдались на милость его единственного настоящего противника – шахиншаха. Хосров, восхищенный открывающимися перед ним возможностями, устроил ссыльным философам радушный прием. Но Ктесифон не стал вторыми Афинами. Прошло не больше года ссылки, как опальные философы, испытывавшие острую ностальгию, попросили у своего нового хозяина разрешения уехать. Хосров милостиво согласился и даже заручился заверением Юстиниана, что философам позволят жить спокойно, не будут заставлять отказаться от традиционных взглядов или навязывать мнения, не совпадавшие с их собственными122. Однако что случилось с философами после этого – тайна. Одни авторы предполагали, что они вернулись домой и жили там в мирном забвении, другие утверждали, что они осели в оплоте язычества – Харране123. Одним словом, где завершился их путь, неизвестно. Очевидно лишь одно: в Афинах философия не возродилась.

«Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» – спросил Павел, браня афинян за идолопоклонничество124. Спустя пять веков лишь немногие могли бы усомниться в ответе. В 532 г., когда афинский епископ готовился въехать в дом, недавно освобожденный главой школы, которую основал Платон, Юстиниан воспользовался отличной возможностью подчеркнуть мораль125: огненная буря волнений в сердце Константинополя оставила церкви – и бани – в руинах. Самой тяжелой потерей стал собор Айя-София. Новое строительство началось уже через сорок пять дней после разрушения. Но Юстиниан задумал нечто большее, а не просто восстановление: мудрости Бога должен быть посвящен самый дерзкий, великолепный и грандиозный сводчатый собор. Величественный купол, словно небесный свод, опирающийся на воздух126, будет возведен там, где раньше была только остроконечная крыша. При взгляде издалека купол будет неясно вырисовываться над башнями и колоннами Золотого города, словно паря в небе127, а блеск его украшений будет сиять, как второе солнце128. Новое зрелищное сооружение продемонстрирует христианам истину, которой Юстиниан посвятил всю свою жизнь: рай действительно может быть построен на земле.

Постройка собора Айя-София заняла шесть лет. Когда 27 декабря 537 г. ликующий Юстиниан, окруженный дымом ладана и блеском золота, под звон колоколов освящал церковь, он осознавал, что свершается чудо. Стоя под колоссальным куполом собора, он понимал, что мудрость Господа действительно спустилась на падшую землю. Язычество искоренено, порядок одержал верх над хаосом, а Римская империя раз и навсегда пришла к Христу.

Ну а как насчет тех, кто живет за пределами империи? И здесь, по убеждению Юстиниана и его советников, был повод для оптимизма. Религия – хотя слово было латинским, а концепцию улучшили несколько поколений цезарей – предназначалась не только для Римской империи. Претензии религии являлись в такой степени глобальными, что превосходили честолюбивые стремления даже самого амбициозного императора. Варваров, которые всегда стояли насмерть против мощи легионов, определенно можно привести к Христу, а Евангелие проповедовать и в самых далеких уголках мира. И тогда небесный свод сделает из всего мира одну большую и всеобщую Айя-Софию.

На это надеялся Юстиниан и его придворные.

Айя-София не была скромным сооружением – и даже таковым не задумывалась. «Любое здание, которое когда-нибудь было, должно сжаться перед ним», – экспансивно заявил один энтузиаст1. Ну и, разумеется, долг смертных – склоняться перед Богом, которого славят в этом соборе и чей крест из блестящего золота горел огнем с монументального купола, вселяя благоговение в сердца верующих. Pantocrator – так римляне Константинополя назвали Христа – «повелитель вселенной». В Айя-Софии и в церквях греческого мира Его представляли господствующим над безграничными владениями в окружении тщательно выстроенной иерархии ангелов и святых и невообразимо далеким от грязи и унижений человеческого существования. Именно такое божество могло показаться Юстиниану особенно привлекательным.

Но к Христу можно было обратиться и другим способом, никак не связанным с золотом и пурпуром. В 527 г., за пять лет до начала постройки Айя-Софии, маленький мальчик по имени Симеон бродил по базарам и трущобам Антиохии, по оливковым рощам, раскинувшимся к югу от города, и по склонам ближайшей горы. Ее труднопроходимые вершины являлись неподходящим местом для ребенка, впрочем, как и для любого другого человека, заботившегося о своем комфорте. В этих диких местах было очень опасно. Вокруг кишели бандиты, бродило немало львов и медведей. Жить среди этих скал – значит отказаться от всех благ цивилизации, стать monachos – монахом – «тем, кто живет один». Конечно – и это хорошо понимали христиане, – ни один мужчина никогда не бывает совершенно один. Впрочем, женщина тоже. Демоны, словно мухи над прилавком мясника, роем летают там, где есть запах греха; ангелы, сомкнув ряды, являются легионами Бога. Скрытые от взглядов падшего человечества, они также излучают сияние. Увидеть их может только монах. Мужчины и женщины, пожелавшие покинуть надушенную грязь человеческой компании и устремить взгляды в небеса, посвятив себя служению Богу, могут надеяться, что на них снизойдет огонь Святого Духа, хотя сами они – создания из плоти и крови: «Если пожелаешь, ты станешь пламенем»2.