class="p1">— А ты не дражни, — неожиданно сказали в толпе. — Иванов, с тебя магарыч!

«Гудок». 13 сентября 1924 г.

Увертюра Шопена. Неприятный рассказ (по материалам рабкора)

— Какой негодяй распустил слух, что наш клуб никуда не годится? — воскликнул завклубом.

— Это враги наши говорят, — ответил член правления Колотушкин.

— Свиньи, свиньи, — качая головой, заметил заведующий, — вот-с, не угодно ли: приход от платных спектаклей — 248 р. 89 к., а расход — 140 р. 89 к. В остатке, стало быть, 109 рубликов чистейшей пользы. И не будь я заведующий, если я их не употреблю...

Тут дверь открылась и вошел заведующий передвижным театром.

— Драсте, — сказал он. — Братцы, сел я в лужу. Нету у меня денег. Пропал я! Застрелюсь я!..

— Не делай этого, — ужаснулся заведующий, — твоя жизнь нужна родине. Сколько тебе нужно?

— 10 рублей, или я отравлюсь цианистым калием.

— На, — сказал великодушный заведующий, — только не губи свою душу. И пиши расписку.

Завтеатром сел и написал:

«Прошу 10 рублей до следующего моего приезда в Себеж».

А заведующий написал: «Выдать».

— Вы спасли мне жизнь! — воскликнул театральщик и исчез.

Засим пришел гражданин Балаболин и спросил:

— Веревку от занавеса не дадите ли мне, друзья, на полчасика?

— Зачем? — изумились клубные.

— Повешусь. Имею долг чести, а платить нечем,

— Пиши!

Балаболин написал: «Прошу на два дня»...

Получил резолюцию Колотушкина и пять рублей и исчез.

Пришел Пидорин и написал: «До получения жалования»...

Получил 30 рублей и исчез.

Пришел Елистратов с запиской от Пидорина, написал: «В счет жалования»...

И, получив 20 рублей, исчез.

Затем пришел фортепьянный настройщик и сказал:

— На вашем фортепьяне, вероятно, ногами играли или жезлами путевыми. Как стерва дребезжит.

— Что ты говоришь? — ужаснулись клубники. — Чини его скорей!

— 55 рублей будет стоить, — сказал мастер.

Написали смету, а в конце приписали:

«По окончании ремонта заставить настройщика сыграть увертюру Шопена и на дорогу выпить добрую чарку».

Не успел фортепьянщик доиграть Шопена и допить чарку, как открылась дверь и ввалилось сразу несколько:

— Нету, нету больше, — закричал заведующий и замахал рукой, — чисто!

— Нам и не надо, — гробовым голосом ответили ввалившиеся и добавили: — Мы ревизионная комиссия.

Наступило молчание.

— Это что? — спросила комиссия.

— Расписки, — ответил зав и заплакал.

— А это кто?

— Фортепьянщик, — рыдая, ответил зав.

— Что ж он делает?

— Увертюру играет, — всхлипнул зав.

— Довольно, — сказала комиссия, — увертюра кончена, и начинается опера.

— К-какая? — пискнул зав.

— «Клубные безобразники», — ответила комиссия. — Слова Моссельпрома, музыка Корнеева и Горшанина.

И при громких рыданиях клубных села писать акт.

Эм.

«Гудок». 17 сентября 1924 г.

Колыбель начальника станции

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю...

Тихо светит месяц ясный

В колыбель твою.

Лермонтов

Спи, мой мальчик,

Спи, мой чиж,

Мать уехала в Париж...

Из соч. Саши Черного

— Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги открытым! — радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал, наполненный преимущественно рабочими службы пути, — на повестке дня у нас стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу. Пожалуйте, тов. Де-Эс!

Но тов. Де-Эс не пожаловал.

— А где ж он? — спросил председатель.

— Он дома, — ответил чей-то голос.

— Надо послать за ним...

— Послать обязательно, — загудел зал. — Он интересный человек — про войну расскажет — заслушаешься!

Посланный вернулся без товарища Де-Эса, но зато с письмом.

Председатель торжественно развернул его и прочитал:

— «В ответ на приглашение ваше от такого-то числа сообщаю, что явиться на собрание не могу. Основание: лег спать».

Председатель застыл с письмом в руке, а в зале кто-то заметил:

— Фициально ответил!

— Спокойной ночи!

— Какая же ночь, когда сейчас 5 часов дня?..

Председатель подумал, посмотрел в потолок, потом на свои сапоги, потом куда-то в окно и объявил печально:

— Объявляю заседание закрытым.

А в зале добавили:

— Колыбель начальника станции есть могила общего собрания.

И тихо разошлись по домам. Аминь!

Михаил Б.

«Гудок». 24 сентября 1924 г.

Не свыше

На станции Бирюлево Ряз.-Ур. Ж. Д. рабочие постановили не допускать торговлю вином и пивом в кооперативе, в котором наблюдается кризис продуктов первой необходимости.

Рабкор

— Не хочу!

— Да ты глянь, какая рябиновая. Крепость не свыше, выпьешь новинку, закусишь, не будешь знать, где ты — на станции или в раю!

— Да не хочу я. Не желаю. (Пауза.)

— Масло есть?

— Нету. Кризис.

— Тогда вот что... Сахарного песку отвесь.

— На следующей неделе будет...

— Крупчатка есть?

— Послезавтра получим.

— Так что же у вас, чертей, есть?

— Ты поосторожней. Тут тебе кооператив. Чертей нету. А, вот, транспорт вин получили. Такие вина, что ахнешь. Государственных подвалов Азербайджанской республики. Автономные виноградники на Воробьевых горах в Москве. Не свыше! Херес, портвейн, мадера, аликанте, шабли типа бордо, мускат, порто-франко порто-рико... № 14...

— Что ты меня искушаешь? Фашист!

— Я тебя не искушаю. Для твоей же пользы говорю. Попробуй автономного портвейна. Намедни помощник начальника купил 3 бутылки, как крушение дрезины было.

— Что ты меня мучаешь?!

— Красные, столовые различных номеров. Сухие белые, цинандали, напареули, мукузани, ореанда!..

— Перестань!

— Ай-даниль!

— Ну, я лучше пойду, ну тебя к богу.

— Постой! Рислинг, русская горькая, померанцевая, пиво мартовское, зубровка, абрау, портер.

— Ну дай, дай ты мне... Шут с тобой. Победил ты меня. Дай две бутылки рябиновой...

— Пиво полдюжины, завернуть?

— Заверни, чтоб ты издох.

* * *

— Эх! Эх! А дрова-то все осина!

Эх! Не горят без керосина!..

Плачет Дунька у крыльца!

Ланца-дрица! Ца, ца!!!

— Ха-рош... Где ж ты так набрался?

— Аз... Ряби... ряби... би-би. В кипи-кипиративе...

* * *

— Граждане! Заявляю вам прямо.