умываться, смотрю — в 6-м номере с Тверской поворачивает Щуевский!.. Его, оказывается, уплотнили с квартирой, то он и кричит — наплевать. И переехал. Ему в 6-м номере удобно. Служба на Мясницкой.

12 декабря.

Что в Москве делается, уму непостижимо. На трамвайных остановках — вой стоит. Сегодня, как ехали к Чистым прудам, читал в газете про себя, называют — гениальный человек. Уборную устроили. Просто, а хорошо, в полу дыру провертели. Да и без уборной великолепно. Хочешь — на Арбате, хочешь — у Страстного.

20 декабря.

Елку будем устраивать. Тесновато нам стало. Целюсь переехать в 4-й номер двойной. Да, нету квартир. В американских газетах мой портрет помещен.

21 декабря.

Все к черту! Вот тебе и елка! Центральная жилищная комиссия явилась. Ахнули. А мы-то, говорят, всю Москву изрыли, искали жилищную площадь. А она тут...

Всех выпирают. Учреждения всаживают. Дали 3-дневный срок. В моем вагоне участок милиции поместится. К Пурцману школа I ступени имени Луначарского.

23 декабря.

Уезжаю обратно в Елабугу...

М. Ол-Райт.

Ж. «Заноза». № 9. 1924.

При жизни писателя издан в сборнике: Булгаков М. «Смехач». № 15. Юмористическая иллюстрированная библиотека. Ил. Н. Радлова. Л., 1926.

Сотрудник с массой, или Свинство по профессиональной линии. Рассказ-фотография

Дунька прилетела как буря.

— Товарищ Опишков-е-е, — выла Дунька, шныряя глазами. — Где ж он? Товари...

Басистый кашель раздался с крыльца, и т. Опишков, подтягивая пояс на кальсонах, предстал перед Дунькой.

— Чего ты орешь как скаженная? — спросил он, зевая.

— Кличут вас, — объяснила Дунька, — идите скореича, ждуть!

— Которые ждуть? — беспокойно осведомился Опишков.

— Собрание... Народу собрамшись видимо-невидимо!..

Товарищ Опишков плюнул с крыльца.

— Тьфу, черт! Я думал, что... Приду сейчас, скажи.

— Чай-то пить будешь? — спросила супруга.

— А, не до чаю мне, — забубнил Опишков, надевая штаны, — масса ждеть, чтоб ей ни дна ни покрышки... Мне эта масса вот где сидит (тут Опишков похлопал себя по шее). Какого лешего этой массе... — Голос Опишкова напоминал отдаленный гром или телегу на плотине... — Масса... У меня времени нету. Делать им нечего...

Опишков застегнул разрез.

— Придешь-то скоро? — спросила супруга.

— Чичас, — отозвался Опишков, стуча сапогами по крыльцу, — я там прохлаждаться не буду... с этой массой...

И скрылся.

В зале, вместившем массу транспортников 3-го околотка 1 участка, при появлении тов. Опишкова пролетело дуновение и шепот:

— Пришел... Пришел... Пе-Де... глянь...

Председатель собрания встал навстречу Опишкову и нежно улыбнулся.

— Очень приятно, — сказал он.

— Бур... бур... бур... — загромыхал в ответ опишковский бас. — Чего?

— Как чего? — почтительно отозвался председатель. — Доклад ваш... Хе-хе.

— Да-клад? — изумился Опишков. — Кому доклад?

— Как кому? Им, — и председатель махнул в сторону потной массы, громоздящейся в рядах.

— Вр... пора... гу... гу... — зашевелилась и высморкалась масса.

Кислое выражение разлилось по всему лицу Опишкова и даже на куртку сползло.

— Ничего не пойму, — сказал он, кривя рот, — зачем это доклад? Гм... Я доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?..

Председатель густо покраснел, а масса зашевелилась. В задних рядах поднялись головы...

— Нет уж, вы, пожалуйста, — забормотал председатель, — Пе-Че само собой, а это, извините за выражение, само собой, потрудитесь...

— Гур... Гур... — забурчал Опишков и сел на стул. — Ну, ладно.

В зале сморкнулись в последний раз.

— Тиш-ше! — сказал председатель.

— Гм, — начал Опишков. — Ну, стало быть... чего ж тут говорить... Ну, сделано 3 версты разгонки.

В зале молчали, как в гробу.

— Ну, — продолжал Опишков, — шпал тыщу штук сменили.

Молчание.

— Ну, — продолжал Опишков, — траву пололи.

(Молчание.)

— Ну, — продолжал Опишков, — путь, как его, поднимали.

Молчание нарушил тонкий голос:

— Ишь, трудно ему докладать. Хучь плачь!

И опять смолкло.

— Ну? — робко спросил председатель.

— Что «ну»? — спросил Опишков, заметно раздражаясь.

— А сколько это стоило, и вообще, извиняюсь, какая продолжительность, как говорится, и прочее... и прочее...

— Я не успел это подготовить, — отозвался Опишков голосом из подземелья.

— Тогда, извиняюсь, нужно было предупредить... ведь мы же просили, извиняюсь.

Опишковское терпение лопнуло, и лицо его стало такого цвета, как фуражка начальника станции.

— Я, — заорал Опишков, — вам не подчиняюсь!..

(В зале гробовое молчание.)

— Ну вас к богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами больше не желаю, — бухнул Опишков и, накрывшись шапкой, встал и вышел.

Гробовое молчание царило три минуты. Потом прорвало.

— Вот так клюква! — пискнул кто-то.

— Доложил!

— Обидели Опишкова...

— Вот дык свинство учинил!

— Что же это, стало быть, он плювает на нас?!

Председатель сидел как оплеванный и звонил в колокольчик. И чей-то рабкоровский голос покрыл гул и звон:

— Вот я ему напишу в «Гудок»! Там ему загнут салазки!! Чтобы на массу не плювал!!

Эм.

«Гудок». 29 августа 1924 г.

Три копейки

Старший стрелочник станции Орехово явился получать свое жалованье.

Плательщик щелкнул на счетах и сказал ему так:

— Жалованье: вам причитается — 25 р. 80 к. (щелк!).

Кредит в ТПО с вас 12 р. 50 к. (щелк!).

«Гудок» — 65 коп. (щелк).

Кредит Москвошвей — 12 р. 50 к.

На школу — 12 коп.

Итого вам причитается на руки... (щелк! щелк!)

Т-р-и к-о-п-е-й-к-и.

По-лу-чи-те.

Стрелочник покачнулся, но не упал, потому что сзади него вырос хвост.

— Вам чего? — спросил стрелочник, поворачиваясь.

— Я — МОПР[8], — сказал первый.

— Я — друг детей, — сказал второй.

— Я — касса взаимопомощи, — третий.

— Я — профсоюз, — четвертый.

— Я — Доброхим, — пятый.

— Я — Доброфлот, — шестой.

— Тэк-с, — сказал стрелочник. — Вот, братцы, три копейки, берите и делите, как хотите.

Тут он увидал еще одного.

— Чего? — спросил стрелочник коротко.

— На знамя, — ответил коротко спрошенный.

Стрелочник снял одежу и сказал:

— Только сами сшейте, а сапоги — жене.

И еще один был.

— На бюст! — сказал еще один.

Голый стрелочник немного подумал, потом сказал:

— Берите,