— Мы примерно в тринадцати милях от местечка под названием «Брид», в одиннадцати с четвертью милях от города, название которого я не смог прочитать, и в шести полных милях и трех четвертях от населенного пункта под названием вроде «Уддльмер», — объявил Титженс. — Это дорога на Уддльмер.

— Значит, мы и впрямь на перекрестке Деда, — сообщила девушка. — Я хорошо знаю это место. Перекресток так зовется в честь старого джентльмена, который любил сидеть здесь, звали его Дед Финн. Всякий раз, когда в Тентердене устраивалась ярмарка, он продавал пироги проезжающим мимо. Ярмарки в Тентердене запретили в 1845 году — это было последствие отмены «Хлебных законов». Вам как тори это должно быть интересно.

Титженс говорил сдержанно и терпеливо — он понимал, что его спутница только-только сбросила с плеч тяжкий груз; долгая жизнь под одной крышей с Сильвией научила его умело справляться с резкими переменами настроений у женщин.

— Будьте так любезны, скажите... — начал было он.

— Перекресток Деда, — перебила она его. — Слово «перекресток» происходит от слова «крест», а на высоком французском звучит как carrefour... А может, это неверный перевод. Вот она, ваша извечная логика...

— Вы, вне всяких сомнений, частенько ходили от своего дома до этого перекрестка со своими кузинами, — заметил Титженс. — Носили виски инвалиду, живущему в доме у дороги. Вот откуда вы узнали историю о Деде Финне. Вы сказали, что никогда по этой дороге не ездили, а вот пешком ходили. Вот она, ваша извечная логика, не правда ли?

Она ахнула.

— Тогда, — продолжил Титженс, — не подскажете ли вы мне, ради нашего несчастного скакуна, где находится Уддльмер: на той же дороге, что приведет нас домой, или нет? Как я понимаю, в этой части дороги вы никогда не бывали, но знаете, куда она ведет.

— Ваш пафос тут ни к чему, — проговорила девушка. — Кого беспокоит наше положение — так это вас. Лошадь совершенно спокойна.

Повозка проехала еще с пятьдесят ярдов, а потом Титженс сказал:

— Это верный путь. Поворот на Уддльмер нам как раз и нужен был. Иначе вы бы не дали коню и пяти шагов ступить. Вы так же нежно любите лошадей, как и я.

— Хоть в чем-то мы с вами похожи, — сухо сказала она. — Перекресток Деда находится почти в семи милях от Удимора, а Удимор — ровно в пяти милях от нашего дома, итого одиннадцать миль и три четверти; точнее, двенадцать миль и четверть — если добавить полмили, которые надо проехать по самому Удимору. Правильное название — Удимор, а не Уддльмер. Местные любители топонимики считают, что название происходит от словосочетания O'er the теrе[36]. Полная чушь! Вот какая легенда за этим стоит: строители хотели построить церковь с мощами святого Румвольда, но заложили фундамент не в том месте и внезапно услышали голос, говоривший: «За озером». Откровеннейшая ерунда!.. Просто ужас что такое! В фонетическом смысле совершенно не понятно, как О' еr могло превратиться в Udi, а слово теrе вообще не относится к средненижненемецкому языку...

— Почему вы мне все это рассказываете? — спросил Титженс.

— Потому что такова ваша извечная логика, — проговорила девушка. — Ваш ум копит в памяти бесполезные факты, подобно тому как серебро впитывает серные пары и тускнеет! Ваш ум копит бесполезные факты и обобщает их при помощи давно устаревшей логики — вот он, источник вашего торизма... Я раньше никогда не встречалась с тори из Кембриджа. Мне казалось, их чучела уже давно в музеях показывают, а вы вновь их оживляете... Так говорил мой отец, а он был оксфордским консерватором-империалистом, последователем Дизраэли...

— Знаю, конечно, — сказал Титженс.

— Разумеется, знаете, — сказала девушка. — Вы ведь все знаете... Вы ведь из всего на свете вывели абсурдные принципы. Вы считаете, что отец был не вполне в своем уме, раз пытался во всем увидеть закономерности. Вам же хочется быть английским джентльменом и черпать принципы из газет и слухов, которые звучат на скачках. А страна пусть катится к черту: вы и пальцем для ее спасения не пошевелите — разве что поднимите палец в воздух и назидательно скажете: «Вот видите, я же вам говорил!»

И вдруг она тронула его за руку.

— Простите меня! Это просто порыв. Я так счастлива. Так счастлива.

— Ничего страшного! Ничего страшного! — воскликнул он. Но еще минуту или две приходил в себя. Женщины прячут острые когти в бархате перчаток; но они способны причинить сильнейшую боль, если коснутся ваших самых уязвимых или больных мест — пусть даже одним лишь бархатом.

— Ваша мама очень загружает вас работой, — заметил он.

— Какой вы проницательный! Поразительная проницательность для человека, который пытается сохранять невозмутимость актинии. Да, это мой первый выходной за целых четыре месяца: шесть часов в день я печатаю, четыре часа работаю на благо нашего движения, три часа уделяю работе по дому и саду, три часа слушаю, как мама читает вслух свои рукописи в поисках ошибок... А еще тот инцидент на поле и страх... Невыносимый, знаете ли, страх. Представьте, что маму посадят в тюрьму... Да я с ума сойду... По будням и воскресеньям... — Она запнулась. — Простите меня, правда, — проговорила она. — Конечно, мне не следовало бы с вами так говорить. Вы — высокопоставленный чиновник; спасаете страну с помощью статистики и из-за этого кажетесь жестоким человеком... но какое же облегчение — понять, что вы... тоже человек из плоти и крови... Я опасалась этой поездки... Она пугала бы меня в десять раз сильнее, если бы я не боялась так сильно встречи с полицией и не переживала за судьбу Герти. И если бы я сейчас сдержалась в разговоре с вами, то соскочила бы с повозки от переизбытка чувств и понеслась бы рядом... Я бы смогла...

— Не смогли бы, — перебил ее Титженс. — Вы просто не увидели бы повозку.

Они въехали в полосу плотного тумана, мягкого, но цепкого. Он слепил, он заглушал все звуки; было в его романтичной необычности что-то радостное, но и печальное. Свет фонарей почти пропал из виду, стук копыт едва слышался — лошадь тут же перешла на шаг. Титженс и мисс Уонноп сошлись на том, что никто не виноват в том, что они заблудились, — это было неизбежно. К счастью, лошадь вывезла их во владения местного торговца, человека, который скупал домашнюю птицу для перепродажи. Они пришли к тому, что никто из них не виноват в произошедшем, и надолго — никто из них точно не знал на сколько — погрузились в молчание. Туман, правда очень-очень медленно, начал рассеиваться... Один-два раза на подъеме в гору они замечали в небе бледные звезды и месяц, но с трудом. На четвертый раз они вынырнули из серебристого озера, словно русалки из тропического моря...

— Лучше спуститесь с фонарем, — велел Титженс. Посмотрим, сможете ли вы найти мильный камень. Я бы и сам спустился, но не уверен, что вы удержите лошадь... — И девушка сделала, как он сказал...

Титженс остался на своем месте; сам не зная почему, он чувствовал себя Гаем Фоксом[37], и в голову ему приходили самые что ни на есть приятные мысли: как и мисс Уонноп, ближайшие сорок восемь часов — до утра понедельника! — он намеревался отдыхать! Он был весь в предвкушении долгого, чудесного дня наедине с цифрами, отдыха после ужина, потом еще нескольких ночных часов работы; а потом, в понедельник, его ждали хлопоты по продаже лошади на местном рынке — благо он был знаком с торговцами лошадьми. Уж его-то знал каждый охотник в Англии! Предвкушал Титженс и долгие торги, и ленивую перебранку с конюхом, острым на язык. День предстоит восхитительный; да и пиво в пабе наверняка будет отменным. А если не пиво, то вино... Вино в пабах на юге страны обыкновенно очень вкусное — оно плохо продается, и потому успевает настояться.