— Разве любили? Так же, как остальных, наверное, да? Не очень сильно. А у вас муж.

— Остальных? — она вздрогнула. — И много ты знаешь об остальных?

— Да, — кивнула я, — много. Зачем это вам, Рита? Вы такая красивая.

— Тебе не понять, — невесело засмеялась она. — Вот будет у тебя муж импотент, извращенец и бандит, тогда поймешь.

— Так разведитесь с ним, — посоветовала я.

— Ты действительно совсем дура! От таких мужей жены не уходят, разве что вперед ногами. Мне жить не надоело. Я буду делать все, что он хочет, я буду сходить с ума от отвращения, я буду искать способы хоть ненадолго отвлечься, забыть, но спорить с ним я не стану. Я хочу жить!

Я глянула на свою собеседницу, и она ответила на невысказанный вопрос:

— Да, я добровольно вышла когда-то за него замуж. Я думала, что понимаю, на что иду. Я была жадной молодой идиоткой. Мне казалось, деньги компенсируют все. Так действительно кажется, пока их нет. И только когда их много, начинаешь что-то понимать…

Она говорила все громче и громче, не в силах остановиться. Наверное, у нее была истерика.

— Я желаю тебе того же самого! — кричала Рита, задыхаясь от ненависти. — Я желаю тебе много-много денег, а к ним и все, что полагается. Я посмотрю на тебя тогда, такую чистенькую! Я посмотрю, как ты будешь себя вести! Ты вспомнишь тогда меня!

Мне стало ее ужасно жаль, но я боялась это показать, поскольку жалость ее бы задела. Я действительно не хотела б оказаться на ее месте, и я не знала, чем ей можно помочь. Неожиданно она подняла руку и провела острыми длинными ногтями по моей шее. Я почувствовала боль не сразу, сперва успела отскочить. На шее выступила кровь. Рита просияла легкой короткой улыбкой, повернулась и ушла.

Вечером, после работы, все отправились по домам, а я продолжала сидеть. Не знаю, почему. Просто не удавалось заставить себя встать и пойти. Мне было грустно, и я вдруг подумала, что вопрос о существовании души сомнений у меня не вызывает. Ч т о у меня сейчас так болит, если не она?

Не знаю, сколько пробыла я в одиночестве, когда дверь открылась и на пороге показался Германн. Он посмотрел на меня, и вдруг лицо его совершенно переменилось. В один короткий миг черты исказились судорогой и выразили какой-то почти мистический ужас. Лишь тогда я вспомнила про свой замечательный синяк. Юрий Владимирович его еще не видел, даже о нем не подозревал, и вот теперь неожиданно лицезреет во всей красе. Тут всякий ужаснется!

Мне стало неловко, неприятно, я отвернулась и наклонила голову к столу. А потом я почувствовала, как к моему затылку прикасаются руки и губы, а потом… потом я, видимо, потеряла сознание. В детстве меня всегда восхищали героини книг, способные поступать так по любому поводу. Это казалось мне очень изысканным и романтичным. Однако до сего момента изведать на собственной шкуре, что представляет собой обморок, мне ни разу не удавалось. Здоровье не позволяет. Очень уж оно у меня крепкое. С Лилькой, с ней иногда случается, а со мной нет. И вот теперь, без всякого разумной причины, я взяла и это сделала. А когда я очнулась, все было иначе.

Есть такое выражение — пелена упала с глаз. Она у меня действительно упала, я ощутила это почти физически, и я поняла, что была слепа. Я любила Юрия Владимировича, любила давным-давно, это было бы ясно каждому, это было очевидно, несомненно — а я не замечала. Рассуждала о разных людях, кого-то якобы видела насквозь — а в отношении себя была слепа. Себя и его. Я люблю его! Когда я была маленькой, я часто приставала к маме: «Мама, а как я узнаю, что влюблюсь, раз до этого никогда не любила?» А мама смеялась: «Ничего, Танька, влюбишься — не ошибешься». Если бы!

Такие мысли вихрем пронеслись у меня в мозгу за считанные секунды — или даже за доли секунды, я не знаю. Если бывают откровение, озарение, значит, со мной произошли именно они. Озарение, вспышка света.

Я сидела на стуле, и Юрий Владимирович растерянно надо мной склонился.

— Живая, — словно бы с удивлением произнес он.

Да уж, трудно ответить, кого из нас двоих больше поразило мое странное поведение. Я решила извиниться, что-то сгладить, но не сумела. Я боялась отвести от него взгляд. Вдруг мне больше никогда не удастся на него наглядеться? Имею же я право поглядеть напоследок, хоть немного? Вдруг я сегодня ночью умру? Всякое случается. Значит, я должна, пока есть возможность, я…

— Танька, — не отрывая сосредоточенных глаз от моего лица, потрясенно спросил он, — Танька, неужели ты меня любишь?

— Ну, — выдавила я, — вас ведь это, наверное, не очень порочит, правда? Вы же не виноваты.

Он поднял меня со стула, все так же не отрывая глаз, он оказался совсем близко и напряженным, чужим голосом попросил:

— Нет, ты скажи словами. Пожалуйста!

— Я вас люблю, — сказала я.

Он почти холодно осведомился:

— Надеюсь, ты не стала бы говорить это просто так?

— Что значит — просто так? — не поняла я.

Мне хотелось убежать, спрятаться, я все время помнила про свой уродливый синяк, а Юрий Владимирович зачем-то держал, не отпускал, да еще и допытывался о чем-то. Мне было плохо, у меня не было сил.

— Просто, чтобы я успокоился, — напряженно объяснил он.

— О господи! — вырвалось у меня. — И за что вы меня так мучите?

В то же мгновение я почувствовала, как напряжение его исчезло, испарилось, жесткие руки, вцепившиеся в меня, стали мягкими, нежными. Он прижал меня к себе и стал целовать. Стыдно признаться, но меня никогда по-настоящему не целовали. У меня абсолютно не было опыта. Я, наверное, все делала неправильно.

Потом я села — у меня подкосились ноги, а падать второй раз было бы, наверное, совсем нелепо? Он сел рядом, не отпуская моей руки.

— Танька, — он засмеялся, — Танька. Этого не может быть. За что ж тебе любить-то меня, Танька? Если б ты знала, сколько я мучался из-за тебя…

Я спросила:

— Значит, я вам нравлюсь?

— Танька… не будешь же ты говорить, что не знала, как я люблю тебя, Танька? Этого нельзя было не знать, а ты у нас ведьма.

— Не знала, — возразила я. — Вы действительно любите меня? Это правда?

Вы не шутите?

— Господи, — голос Юрия Владимировича звучал очень молодо и как-то беззащитно, — наверное, я полюбил тебя сразу. Не знаю. Я боялся об этом думать.

Он осторожно провел пальцами по моему запястью, по внутренней стороне локтя, там, где сгиб. Потом наклонился и поцеловал этот сгиб.

— Вот, — сказал он, — вот об этом я мечтал с того дня, когда увидел тебя в летнем платье. Только я не понимал ничего. Я думал: «Что за невинные фантазии бывают иногда у стареющих мужчин».

— Вы мне это прекратите, — возмутилась я. — Нашли стареющего мужчину! Тридцать семь — это мужчина в полном расцвете сил. Моему любимому Карлсону с самого рождения и по сей день ровно тридцать семь.