— Ну и хорошо. Слушай, Каховский, поддержи идею.

— Какую?

— Давай назначим тебя октябрятским вожатым к второклассникам.

— Юля, — с укором произнес он, — мне сейчас по физике отвечать, а ты страшные вещи говоришь.

— Да я серьезно!

— И я серьезно. Нельзя же так пугать человека.

— Серёженька, у тебя получится. Ты вон как за них заступаешься!

— Одно дело — заступаться, другое — командовать.

— Ну ты же командуешь в клубе "Эспада". Ты там, говорят, не то адмирал, не то капитан.

— Это же в "Эспаде". Там у меня в группе нормальные люди, а не малыши. Они сами знают, как что делать, даже и не надо командовать. А к маленьким подход нужен.

— Желание нужно, — грустно сказала Юля. — Никто из мальчишек не хочет работать. В совете дружины девчонки, в тимуровском штабе девчонки… А мальчишки — кто в хоккейной секции пропадает, кто у вас в клубе, а про школьные дела и слышать не хотят.

— Ю-у-у-ля, — протянул Серёжа, — ты хороший человек, а говоришь… прямо не знаю что. Во-первых, у нас в "Эспаде" из нашей школы только несколько человек, все больше из сорок шестой и девятнадцатой. Даже обидно. Во-вторых, дружинную газету кто всегда делает? Воронины. В концерте сегодня у кого главный номер? У Кузнечика. То есть у Медведева. В барабанщики ты кого записала? Пашку Снегирева из четвертого класса. А где он барабанить научился? В "Эспаде" у Данилки Вострецова, есть у нас такой барабанщик. Жалко, ты его не знаешь, он в сорок шестой школе учится.

— Немножко знаю, — сказала Юля. — Это мой брат.

— Ух ты! — удивился Серёжа. — А я все не мог понять, на кого ты похожа. Знакомое что-то…

— Рыжие все похожи, — вздохнула Юля.

— Ты не рыжая, а золотистая. И Данилка тоже… Юль, позвони Данилке, пожалуйста, в клуб, он сейчас там. Пусть он мне свой белый ремень оставит. Я потом забегу, возьму. Мне для вечера надо.

— А пойдешь в вожатые?

— Ну, Юля…

— Не буду звонить.

— Слушай, Юля. Если тебе вожатый нужен, поговори с Наташкой Лесниковой. Она давно к малышам хочет, а все не решается.

— Она девочка. У меня и так все девчонки в активе.

— Она лучше всякого мальчишки, — сказал Серёжа. — Позвони Данилке, ладно? А то мне неудобно к телефону в учительской соваться. Ну, я побежал!

Когда Серёжа вошел в класс, все притихли и стали смотреть на него. Серёжа поймал встревоженный взгляд Кузнечика, улыбнулся и мигнул: "Все в порядке".

— Живой? — спросил Сергей Андреевич. — А мы уж тебя похоронили. Отвечать будешь? Ну, иди к доске, мятежная душа.

…Из школы Серёжа вернулся в шесть. А в половине седьмого позвонил Кузнечик:

— Серёжка, ты на вечер в форме идешь?

— Конечно!

— Я тоже хочу. А родители жмут. Говорят, зря, что ли, новый костюм покупали?

— Ну, не знаю… Я только в форме.

— Я тоже. Ну его, этот костюм, я в нем на жениха похож. А ты парадный ремень достал?

— Ага. У Данилки. Только надо в клуб забежать.

— А мне Митька принес, ему барабанщики подарили.

— Волнуешься перед выступлением? — спросил Серёжа.

— Нет. Почему-то нисколько… Знаешь, я сегодня письмо получил от того парнишки, из Чили… Четвертого сентября отправлено, за неделю до мятежа.

— Вот это да… Долго оно шло.

— Знаешь, Серёжа, я даже боюсь. Я думаю: а вдруг его уже в живых нет? Он ведь сын коммуниста, а фашисты стреляют во всех без разбора: и в больших, и в пацанов.

— Может, в партизаны ушел с отцом, — сказал Серёжа.

— Может быть…

— А что пишет?

— Не знаю. Брата нет, а сам я не могу перевести. Коротенькое письмо. Несколько марок прислал и свою фотографию. Я думал, они там все черные, смуглые, а он совсем светлый. На Митьку немного похож. А имя такое длинное: Алехандро Альварес Риос…

Вечер состоял из двух отделений: концерт и танцы.

В ожидании концерта мальчишки и девчонки толклись в коридоре у дверей зала.

К Серёже и Наташе подошла Татьяна Михайловна.

— Как настроение? — поинтересовалась она.

— Бодрое, — сказала Наташа.

— Спасибо, — сказал Серёжа.

— Кстати, могу выдать небольшую тайну, — сообщила Татьяна Михайловна. — Ради праздника. Нелли Ивановна требовала для тебя, Серёжа, строгого выговора, но мы с Анатолием Афанасьевичем убедили ее, что не надо.

— И она согласилась? — с большим сомнением спросил Серёжа.

Ну… как видишь. Хотя поведение тебе, конечно, придется снизить. "Примерного" уже не будет, только "удовлетворительное".

Серёжа засмеялся.

Татьяна Михайловна удивилась:

— Разве я сказала что-нибудь смешное?

— Ну, Татьяна Михайловна, вспомните: когда у кого из нас было "примерное" поведение? Разве что у девчонок, да и то не у всех.

— Да… Народ вы очень уж беспокойный.

— Зато веселый, — заметила Наташа. — Иногда плакать надо, а мы смеемся.

— Ты о чем это, Лесникова?

— О Стасике Грачёве. Он такой счастливый сегодня. Отец не отлупил, вот он уже и скачет от радости.

Татьяне Михайловне, видимо, не хотелось говорить о грустных вещах, она изменила разговор. Поглядывая на левый Серёжин рукав с голубой нашивкой и золотым капитанским угольником, она спросила:

— Это у вас такая форма в клубе? Красиво. Только почему такое странное название?

— Это испанское слово, — объяснил Серёжа.

— Я понимаю. Но разве не нашлось русского?

— А что такого? Есть, например, студенческий строительный отряд "Гренада". Я с ним летом встречался. Тоже испанское название.

— "Гренада" — это другое дело, — возразила Татьяна Михайловна. — Про Гренаду песня есть.

— Про "Эспаду" тоже есть песня, — сказала Наташа.

Серёжа удивленно посмотрел на нее, но спрашивать не стал.

Они прошли в зал.

А через несколько минут на сцену вышел Кузнечик с гитарой. Шестиклассники зашумели, зааплодировали.

Павлик Великанов поправил перед Генкой микрофон.

Кузнечик, не дожидаясь тишины, ударил по струнам. И тишина пришла сама, сразу.

Не успел Серёжа научить Кузнечика песне про горниста и всадников. Генка пел ту, старую, про летчика.

Но сейчас в этой песне, кроме знакомых слов, Серёжа услышал новые:

После каникул стал падать замечательный пушистый снег, и за два дня пришла зима. Правда, потом наступила оттепель, но и это было здорово: снег набух, сделался липким. Каждую перемену в скверике перед школой реяли стаи тугих снежков. Снежки разбивались на стенах и дверях влажными серыми звездами.