— Казалось бы, такая девушка не может так бесследно исчезнуть, при том что с ней ее необычная, замечательная лошадь, — задумчиво заметил граф.

— Я и сама это все время повторяю, — вздохнула леди Чевингтон. — И, что хуже всего, я не могу довериться моим друзьям, не могу попросить их помочь мне найти Калисту; мне так тяжело — это невозможно выразить словами!

— Вы никому не сказали о том, что ваша дочь исчезла? — спросил граф.

— Разумеется, нет! — воскликнула леди Чевингтон. — Вы можете себе представить, какие бы тут пошли сплетни, какие домыслы по поводу того, что с ней могло случиться, — ведь она совершенно одна! — Она раздраженно пожала плечами:

— Никто, конечно, не поверит в то, что она одна!

— Да, я и сам об этом думал, — признался граф.

— Так что же нам делать?

— Я собираюсь теперь сделать то, что нам следовало сделать с самого начала, — жестко произнес граф. — Я знаком с одним бывшим сыщиком, который может найти для меня несколько подходящих людей; они займутся поисками Калисты частным образом, не привлекая к делу полицию. Я найму с дюжину этих детективов, и, надеюсь, им не потребуется слишком много времени, чтобы отыскать Калисту, где бы она ни была.

Граф не стал говорить леди Чевингтон, что он почти не сомневается в том, что девушка где-то в Лондоне.

Прежде чем уехать из гостиницы, граф выяснил, что она поехала по лондонской дороге, которая проходит между Барнетом и Финчли.

Без сомнения, сказал себе граф, ей трудно будет проехать через многочисленные деревушки, оставшись незамеченной.

Не успела леди Чевингтон уйти, как прибыл Робинсон.

Граф дал ему необходимые указания и по секрету сказал, что он был прав в своем первом предположении — Калиста действительно поступила в цирковую труппу.

— А вы не думаете, что она могла перейти в другую, милорд? — заметил Робинсон.

— Мне кажется, что, если она опять пытается скрыться, ей нет смысла делать этого, — возразил граф. — Она прекрасно понимает, что я, как и в первый раз, обыщу все цирки, так что, полагаю, она постарается найти какое-нибудь другое укрытие для себя и своей лошади.

— Не так-то просто это сделать, милорд, если у нее нет денег.

Граф знал, хотя и не хотел признаваться в этом, что у Калисты сейчас гораздо больше денег, чем было, когда она убегала из своего дома в Эпсоме.

Расплачиваясь по счету в гостинице, он обнаружил в своем кошельке засунутый среди банкнот маленький клочок бумаги. На нем было написано:

«Я В.Д. 10 ф. Калиста».

В первую минуту граф просто не мог поверить, что после стольких дней, проведенных вместе, после того как он так долго и усердно убеждал ее, что ее поведение было безумием, что она вела себя совершенно безответственно, путешествуя в одиночестве и подвергаясь многочисленным опасностям, Калиста снова оттолкнет его и бесследно исчезнет.

Ему казалось это настолько невероятным, что, несмотря на эти «Я В.Д.»— я вам должна, — он послал грума, не оповещая при этом леди Чевингтон, чтобы тот разведал, не вернулась ли случайно Калиста домой.

В ту ночь, уже улегшись в постель, граф понял, что не сможет заснуть.

Как могло случиться, что он снова вернулся к тому, с чего начал, разыскивая иголку в стоге сена, то есть молодую девушку и ее лошадь в Лондоне, Ведь было истинным чудом — найти ее целой и невредимой, успеть так вовремя, прежде чем она не стала жертвой опасных последствий своего безумного поступка.

Может ли он быть уверен, что ему так же повезет и во второй раз?

И почему, спрашивал он себя, ей настолько противна мысль о том, чтобы выйти за него замуж, что она готова терпеть любые тяготы и лишения, подвергнуться каким угодно опасностям, лишь бы избежать самого ужасного — необходимости стать его женой?

Даже теперь она не желает смириться с неизбежностью связать с ним свою жизнь — эта безжалостная мысль пронзила его насквозь, не оставляя места надежде.

Без сомнения, должна быть какая-то другая причина, говорил себе граф, чтобы решиться снова бежать вот так, куда глаза глядят, да еще послав предварительно грума в Лондон в ночь накануне побега.

Ему просто не верилось, что когда они так тепло, так сердечно и весело говорили, когда она пожелала ему спокойной ночи и сказала, что была счастлива, — она уже знала, что на рассвете уедет от него.

Граф был просто в бешенстве. Он злился на Калисту за ее легкомыслие, за то, что она поставила его в такое глупое положение и доставляет ему столько хлопот и неприятностей.

— Проклятая девчонка! — воскликнул он вслух. — Если ей нравится такая жизнь, что ж — пусть делает что хочет, я просто выкину ее из головы!

Но внутренний голос подсказал ему, что это уже невозможно.

Граф вошел в библиотеку и без сил бросился в кресло. Его высокие сапоги для верховой езды были покрыты толстым слоем пыли, вид у него был разгоряченный и усталый.

Он выехал еще ранним утром и проделал не одну милю, объезжая окрестности Лондона.

По пути ему попалось не меньше сотни черных лошадей с белыми звездами на лбу или без них, но нигде поблизости не было заметно девушки, хоть немного похожей на Калисту.

— Не желаете ли освежиться, милорд? Что-нибудь прохладительное? — Дворецкий уже стоял около него, ожидая приказаний.

— Принеси мне брэнди!

Когда слуга принес то, что он просил, граф начал потихоньку потягивать янтарную жидкость, невидящим взглядом уставившись куда-то в пространство. Вот и еще один день прошел, и ни он, ни нанятые им с помощью бывшего сыщика люди так и не обнаружили никаких следов местопребывания Калисты.

Как могла она столь бесследно исчезнуть? — спрашивал себя граф. Вопрос этот снова и снова вспыхивал в его мозгу, возникал постоянно, днем и ночью, не давая заснуть.

Лежа без сна и без конца размышляя о случившемся, граф наконец признался самому себе, что чувства его к Калисте были совершенно не похожи на то, что он когда-либо испытывал к женщинам.

И все же должно было пройти несколько дней', прежде чем он понял, что то, чем полна его душа, — это не гнев, не возмущение и не разочарование оттого, что все его планы рухнули, — нет, чувство это можно было назвать только одним словом — это была любовь!

Сейчас, как и ночью, он размышлял, в каком странном, неожиданном обличье эта любовь явилась к нему!.

Прежде, влюбляясь в женщину, он был всегда одурманен жаждой наслаждения, безумным желанием обладать ею, не замечая ничего, кроме ее внешней прелести и привлекательности. С Калистой все было совсем по-другому. Он полюбил ее, — как он теперь понимал, хотя тогда ему еще и в голову это не приходило, — в ту ночь, когда они разговаривали на берегу озера, и она сказала: «Представьте себе, как это было бы прекрасно — прийти сюда с человеком, которого любишь!»