Происходило ли это от недостатка возможностей или закоренелых социальных устоев? Девочек воспитывают иначе, чем мальчиков. От них ожидают, что они лягут на брачное ложе девственницами, а муж должен быть уже опытным в этих делах. И сколько же веков подряд девочкам внушали, что добродетельная женщина не должна хотеть секса, что женщина должна лишь терпеливо ждать? Шестнадцатилетней Рейчел казалось, что неразборчивость в связях являлась исключительной привилегией, ревностно охраняемой мужчинами. Она думала о женщинах, веками угнетаемых мужчинами. Из прочитанных романов она узнала, что ее сестры из предыдущих поколений постоянно находились в состоянии беременности. Считалось, что женщине с ребенком во чреве не хотелось заниматься сексом, а значит, она не становилась шлюхой.

«А что если, — поймала себя на мысли Рейчел, — женщины могли бы так же вольно наслаждаться сексом, как и мужчины? Что если убрать страх забеременеть? Стали бы они сексуальными агрессорами? Начали бы они жаждать секса? А если бы мужчины стали его продавать, стали бы женщины покупать его?»

Рейчел обратила внимание, что на улице были и молодые люди, продававшие себя, но и они тоже предназначались для мужчин.

Она подняла голову и взглянула на вывеску небольшого ресторанчика. «Королевские бургеры от Тони» — многообещающе гласила вывеска. Рейчел заглянула внутрь. За прилавком сидели трое с пустыми кружками.

Надежды почти не было, и она об этом знала. Они вряд ли возьмут ее на работу, ведь похоже, у них едва ли найдутся деньги, чтобы оплатить счета за электричество. Но все же она должна пробовать, должна продолжать бороться. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей…

За кассой сидела усталого вида блондинка, полировавшая ногти. Она даже не подняла глаза, когда Рейчел спросила:

— Могу я поговорить с хозяином заведения?

Та резко кивнула в направлении кухни, и Рейчел пошла по длинному коридору. На этот раз она решила, что не станет лгать насчет своего возраста. Внезапно она почувствовала себя такой же усталой, как эта блондинка за кассой. За ложь никто не платил.

Она прошла на малюсенькую кухню. Низкий лысеющий человек в грязном белом фартуке стоял за столом, делая питу для гамбургеров. Рейчел покашляла, чтобы обратить на себя внимание. Он поднял глаза:

— Тебе чего?

— Вы Тони?

— Черта с два. Тони умер четыре года назад. А у меня нет денег, чтобы сменить чертову вывеску. Чем могу служить?

— Мне нужна работа.

Он посмотрел на нее внимательнее. Манера, в которой она говорила, простота ее слов заставили его отложить гамбургер и вытереть руки о свой фартук.

— Какого плана работа?

— Все что угодно.

— Ты когда-нибудь официанткой работала?

— Нет.

— Сколько тебе?

— Шестнадцать.

Он осмотрел ее с ног до головы. Боже, какая же она тощая. А эта одежда. Ее осудили бы даже в Армии спасения. Бедная девочка.

— Где ты живешь, детка?

— В мотеле «Колесо».

Он состроил гримасу:

— Это же крысиная дыра. И к тому же в двух милях отсюда. Ты пешком, что ли, ходишь?

Она подняла одну ногу. В туфле была дыра, заделанная картоном. Он покачал головой.

— Послушай, детка. Ты слишком юная. Я не могу законно нанять тебя на работу. А проблем с законом я не хочу. Ты ведь должна учиться в школе, знаешь ли.

— Я голодна, — ответила она тихо. — И у меня нет денег.

— Где твои предки?

— У меня их нет.

— Совсем нет семьи?

— Совсем.

Он нахмурился. Перед его мысленным взором пронеслись уличные девицы. Сколько же здесь случалось подобных историй.

— Ты не можешь работать снаружи, — сказал он глубокомысленно. — Сюда на завтрак приходят копы. Аты сможешь готовить?

— Да, — ответила она так быстро и так уверенно, что это задело его циничное сердце.

— Послушай, детка, — начал он, подходя к ней ближе и выглядывая через круглое окошко двери, ведущей в ресторан. — Мы с женой руководим этим местом. Вон она за кассой. У нас всего две официантки. А я полностью занят приготовлением еды. Но… — он потер подбородок. — Иногда у нас здесь бывает столпотворение.

— Пожалуйста.

— Я дам тебе работу, если ты будешь находиться вне поля зрения посетителей и не навлечешь никаких неприятностей.

— Обещаю, — сказала она мягко.

Эдди заметил, что в девочке была странная настойчивость. Казалось, она вообще никогда не улыбалась. Приглядевшись, он заметил тревожный взрослый взгляд в глазах подростка. Взгляд был скорее даже не взрослый, а умудренный жизнью, словно древняя набродившаяся душа угнездилась отдохнуть в этом тщедушном юном тельце.

— Пока платить я буду немного, — медленно проговорил Эдди, удивляясь своей внезапно нахлынувшей щедрости. За последние двадцать лет неустанной борьбы за существование он ни разу не проявил душевной слабости. — Но мы переселим тебя в местечко почище «Колеса». У моей сестры сдается место в «Чероки», что на противоположной стороне Сан-Сета.

— Я буду очень стараться, — проговорила она тихо. — И никогда не причиню вам никаких неприятностей.

Эдди еще раз заглянул в ее напряженные карие глаза и увидел нечто, что почти испугало его. Что бы в прошлом ни случилось с этой девочкой, какие бы горести и кошмары ни мучили ее, он решил, что ни за что на свете не хотел бы стать ее врагом.

— Ну, вот и договорились, — сказал он, протягивая свою грязную руку. — Я Эдди. А это Лаверн, моя жена.

Она не протянула ему руку в ответ. Ей не хотелось ни к чему прикасаться. Но на ее лице промелькнуло подобие улыбки, и она проговорила:

— Приятно познакомиться, Эдди.

— Как тебя зовут, детка?

Она хотела было сказать «Рейчел Двайер», но промолчала. Сегодня она начинала свою жизнь с чистого листа. Она решила взять себе новое имя. Неожиданно в ее памяти всплыл знак на углу с названием улиц.

— Беверли, — ответила она. — Меня зовут Беверли Хайленд.

Несмотря на окружающую ее полную темноту, Алексис знала, где она. В спальне. В «Бабочке». Она лежала обнаженной на простынях и чувствовала их, словно прохладную воду на своей коже, будто она плавала в роскошном бассейне тончайших ощущений. Простыни были кремовые и шелковистые, как опал. Она подумала о цвете жемчуга. Если бы она включила свет, она знала бы, какого цвета простыни: водно-зеленый с отсветами аквамарина, с навязчивыми отсветами розового и фиолетового, меняющими оттенок при каждом движении ее тела.

В воздухе носился едва уловимый аромат свежесрезанных гардений. Она представила белые цветы и бутоны, покачивающиеся на серебристой глади воды, белые и прекрасные, словно звезды в летнюю ночь. Их аромат наполнил ее легкие, придавая ей расслабленность и беззаботность, словно она вдыхала опиум. В ее голове звучала легкая музыка, беззаботная, уносящая в никуда, бесконечная.