Шмаков шел рядом с примятой травой, попутно оглядывая ветки деревьев. Еще две вешки встретились ему на пути, стало быть, шел он верно. Здесь были две женщины, одна покрупнее, другая помельче. На это и следы указывали, и вешки, повязанные на ветках на разной высоте. Верной дорогой, идешь, товарищ, но невеселой, — думал Шмаков. Оксанку похоронили, помянули, и вроде как все затихло. О Марье в селе не говорят. Но ведь куда-то подевалась и Марья! И он был уверен, что проклятый литовец погубил и эту душу. Погубил да и заховал где-то в лесу. И лежит она где-нибудь в густом бору и зверье обгладывает ее кости. Эта мысль не давала Шмакову покоя. Он ходил в лес каждый день. И лишь сегодня удалось набрести на следы и вешки.

Вот и болотина с морошкой. А здесь брусничник. Он наклонился, оглядывая обобранные кустики брусники. На кочках, в нескольких шагах от брусничника, отпечатался след сапога. Довольно отчетливый, он был крупнее и глубже вдавлен в мох, чем женские следы. Стало быть, здесь он, убивец, засаду устроил. Шмаков огляделся. Невдалеке он увидел горку ягод, видимо рассыпавшихся из корзины. Дальше шла широкая полоса примятой травы. будто кого-то тащили. И следы сапог были еще глубже. Они привели его в краю бочага, по темной воде которого плавала пустая плетеная корзинка.

Вытянув из-за пояса топор, Шмаков срубил молодую, крепкую березку, используя ее как багор, начал «прочесывать» дно бочага. Вот дерево зацепилось за что-то тяжелое. Изо всех сил Шмаков потянул его на себя, потащил к берегу. Он уже знал, что скрывают мутные, зловонные воды. Через минуту, кряхтя от усилий, он вытащил на берег вздувшееся, безображенное водой тело Марьи. Дух от него шел нестерпимый. Он осмотрел ее. На спине на рубахе была видна прореха. Рванув ткань, он увидел ножевую рану.

Все так, как он, Кузьма, и думал — убил Марью не-людь.

Отдышавшись, он оттащил тело под дерево, засыпал ветками. Одному ему не дотащить Марью до села. Нужно вернуться… И что? Объявить, что нашел труп. Что Марью убили, зарезали? Ну и что? А где доказательство, что это сделал литовец? Единственная свидетельница — Оксанка лежит в сырой земле.

Это он ее как свидетельницу убрал, да еще и надругался над девчонкой. Нелюдь, чистый нелюдь! Но что дальше делать-то? А вот что: в город нужно ехать! Прямо в милицию с заявлением! А то здесь правды не добьешься — председатель своего пса в обиду не даст. А из Львова приедут специалисты, допросят, обыщут, в общем, они-то свое дело знают. Вот только сегодня поздно уже, вон, вечереет.

А до утра волки тело пожрут… Тогда так: сейчас вернуться в село, а к ночи взять одеяло, и сюда. Перетащить Марьюшку хоть в сарай ксендза, и сразу в город, за милицией! Вот так-то будет правильно, решил Шмаков. Он затащил тяжелое до невозможности тело под ель, нарубил лапника, закидал им труп и потрусил к селу.

Едва он вышел между плетней на улицу, что вела к его дому, как столкнулся нос к носу с самим председателем, язви его душу!

— Здравствуй, Кузьма Федорович! — елейным голосом пропел тот, а глаза-то так и шныряют, оглядывают с ног до головы…

— Наше вам, Мирослав Иванович! — откликнулся Шмаков.

— Никак на охоту ходил? — он указал глазами на ружье за плечом Шмакова.

— Ходил, да понапрасну. Следы кабаньи видел, а выйти на зверя не удалось.

— Где же это? На болоте? — председатель явно принюхивался.

— Нет, возле Сухой Балки был. Извиняйте, Мирослав Иваныч, дочка ждет, пойду я.

— Конечно, конечно, иди, мил человек!

Ишь, распелся, немчура поганая. я тебе такой же мил человек, как волку охотник.

«А и я маху дал! Зачем про Балку наврал? Одежа-то болотом воняет, — понюхал рукав Шмаков и расстроился. — Ладно, что он, следить за мной станет?»

Успокоив себя таким образом, он пошел в хату.

А Мирослав Иванович направился в сельсовет, вызвал туда Анджея и о чем-то долго говорил с ним. Потом Анд-жей обошел пару хат, где были мужики, а к вечеру группа из четырех человек устроила засаду возле болот.

На вопросы, почему именно там, Анджей отвечал, что Марья, в тот день, когда пропала, собиралась-де по ягоды, и говорила ему, Анджею, на какое болото пойдет. И что сам он уже искал ее здесь, но не нашел. О том, что Марья была им крепко избита, никто кроме Шмакова, его дочери и Оксанки не знал. Шмаковская же дочь ввиду редкой своей некрасивости была женщиной нелюдимой, необщительной и вообще молчаливой.

Так что поход в лес на поиски Марьи выглядел убедительно. Почему к ночи пошли?

Так злодей наверняка упрятал где-то ее, Марьюшку. И может быть, вернется на место преступления. Со злодеями такое бывает, убеждал односельчан Мирослав Иванович и даже рассказал подходящие к случаю истории из жизни. Темные, полуграмотные, вечно пьяные мужики — Осип и Степан — охотно верили. Тем более, что председатель обещал опосля засады каждому выкатить по бутылке настоящей заводской водки!

Кузьма Федорович явно недооценивал председателя сельсовета. Но ведь не знал он, что имеет дело с врагом опытным, с руководителем крупной диверсионной группы. Знал бы, тотчас помчался бы в город, в НКВД. Но, как говорится, знал бы где упадешь, соломку бы подстелил.

Убедив себя, что председатель не заинтересуется его скромной персоной, Кузьма, едва стемнело, снова направился в лес. В сидоре, закинутом на плечо, была сложена холстина, на которой он намеревался притащить тело Марьи в село.

Он, бывалый и осторожный охотник, шел тихо, прислушиваясь к лесным звукам, но ничего тревожного не почувствовал. Дойдя до схрона, Шмаков опустил мешок, вытащил холстину, разложил перед елью, начал разбрасывать еловые ветки — и тут с четырех сторон на него прыгнули, повалили наземь, заломили руки.

Ночную тишину разорвал резкий металлический звук. По рельсе, вкопанной у сельсовета, Осип колотил изо всех сил камнем. Этот тревожный звук, означавший пожар или какую иную беду, созывал на общий сход. Встревоженные, испуганные люди, едва накинув на плечи кое-какую одежонку, бежали к сельсовету. Вскоре все село стояло там, вокруг распростертого на холстине трупа, в котором очень трудно было узнать первую красавицу села.

Дед Шмаков стоял возле крыльца сельсовета. Его крепко держали уже подвыпившие Осип и Степан. На самом же крыльце стоял Мирослав Иванович, рядом с ним — Анджей.

Творилось что-то невообразимое. Плакали, выли женщины, причитали старухи, матерились и зло отплевывались старики.

— Тихо! Прошу тишины! — властно произнес председатель, и все притихли. — Вот, товарищи! Я обещал вам найти убийцу Оксаны и Марьи, и нашел его! Это Кузьма Шмаков! Сегодня ночью мы выследили его на болотах. Он откапывал труп Марьи.

Толпа заревела:

— Ирод!

— Ах ты, зверюга лютый!

— Та что ж ты натворил, убивец!

— На дыбу!

— Привязать к березам и пополам!

— И Оксаночку-то, девчоночку-то не пожалел! Шмаков молчал всю дорогу до села, молчал, стоя под конвоем. Он был так потрясен, что будто был в ступоре. Но когда услышал про Оксану, понял, в каком еще грехе его обвиняют, очнулся, закричал, перекрывая рев толпы: