Они явились в одиннадцать вечера, без вещей, однако номер был заказан заранее, и регистраторша воздержалась от комментариев. Войдя в комнату, Адам тут же закрыл дверь, запер на ключ, погасил свет, оставив только ночник. Они двинулись навстречу друг с другу с разных концов комнаты и сошлись на середине. Он взял ее за подбородок и начал облизывать ее рот, только губы. Потом те раздвинулись, он проник внутрь, коснулся языка, сосал его, словно собираясь съесть ее заживо — но медленно, никуда не торопясь, наслаждаясь каждым мгновением. Широко раскрытыми глазами она заглянула в холодные, лишенные выражения глаза. Потом ее веки сомкнулись, его — тоже. В тишине они ощупывали друг друга.

Примерно через полчаса домой на такси вернулась Хоуп. Мать и Полин уже легли. Она налила себе виски, хотела было добавить воды, но передумала и плюхнула большой кубик льда. Почему-то казалось, что дверь в кабинет отца заперта, но нет — комната словно ждала ее, пропитанная отцовским запахом, заполненная его присутствием. Всего за неделю до смерти Джеральда она по-детски сидела у него на коленях, а он обнимал дочь и держал ее за руку. Она часто заходила к отцу, угадывая, когда он заканчивал работу, и заставала его в этом большом кресле — Джеральд сидел и перечитывал написанное. Она всегда целовала отца и, порой ничего не говоря, пристраивалась у него на коленях. Если бы кто-нибудь попросил Хоуп дать определение «любви», она бы сказала — это чувство, которое они с отцом испытывают друг к другу.

В комнате было темно. Хоуп опустилась в отцовское кресло, сбросила туфли, укуталась в пальто — такое теплое, можно представить, что это сильные отцовские руки. Слезы полились из глаз, но Хоуп заставила себя допить виски, свернулась калачиком и вскоре уснула.

Вера — это умение убедить себя в заведомой лжи.

«Быстротечное время»

Он не исчез, не скрылся в чужой стране, а попросту умер. Кен Эпплстоун скончался от рака четыре года назад. Его сын долго беседовал по телефону с Джейсоном Тэйгом, проговорил двадцать минут подряд, изложил все неприглядные подробности, последний, мучительный год, выжженные дотла легкие, затяжки между глотками кислорода.

Зачем все это Саре? Даже из вторых рук слушать подобное нелегко. «Конечно, он был уже стар…» Да, но ее отец был на несколько лет младше Кена…

— Вы не спросили бабушку насчет семейного врача?

— Я спрашивал обо всех, кто появлялся в доме, — сказал Джейсон. — Мастер, чинивший стулья. Он обтягивал сиденья. По фамилии Смит — таких пруд пруди. Приходил ветеринар. Собака заболела чумкой, и к ней вызвали ветеринара, однако он помочь не сумел, и пса пришлось усыпить. Как звали ветеринара, бабушка не помнит. Имена молочника и почтальона тоже позабыла. Врача звали Наттол. Доктор Наттол.

— У него был сын возраста вашего двоюродного деда?

— Моего кого? Ах да! Получается, он и в самом деле мой двоюродный дед, этот бедный малыш. Вернее, мог бы им стать. Бабушка ничего не знает о мальчике. Дети у врача были, но какого возраста и пола — неизвестно. Поразительно, что она имя запомнила, верно?

— Поразительно, — согласилась Сара, подавив желание съязвить: эта миссис Тэйг вряд ли вспомнит, кто навещал ее вчера. — Мы сможем разыскать мистера Наттола?

— Ему бы уже за сто лет перевалило.

— Нас интересует его потомство. Поищем в «Крокфорде»?

— В «Крокфорде» не врачи, а викарии, — поправил ее Джейсон. — Я узнаю, в каком справочнике смотреть врачей, и найду его.

Сара начала сомневаться в успехе. Быть может, происхождение отца так и останется загадкой. На письмо Роберта Постля с расспросами, как продвигается книга, и с предложением встретиться и обсудить ход работы Сара не ответила — просто не знала, что сказать. На прошлой неделе в конце семинара одна студентка спросила, «имеет ли она отношение» к Джеральду Кэндлессу, и Сара ответила: да, она его дочь. Но эти слова она произнесла с тяжелым чувством, будто не имеет право на это имя. Ее отношения с отцом безнадежно искажены этим обманом, чужим именем, недоумением, кем же он был на самом деле. Сможет ли она примириться с этим, если так ничего и не узнает? А если узнает, обретет ли покой?

Сара попробовала перечитать его книги. Если все, написанное отцом, опиралось на реальные факты, как именно он изменял, приспосабливал, искажал, подслащивал, очернял, расцвечивал и калечил факты, прежде чем выписывал их на бумагу? Как узнать? Может быть, честолюбивая молодая художница из большой ливерпульской семьи («Бумажный пейзаж») на самом деле была амбициозным молодым писателем из большого семейства, проживавшего в Ипсвиче? Или у него был отец, отчим, дядя, похожий на религиозного фанатика Джекоба Мэнли («Глаз на закате»)?

Или здесь он пишет не о себе, а о человеке, которого хорошо знал, сам же он — ребенок из той семьи, которая развалилась после смерти отца? Мужчина, женившийся лишь для того, чтобы завести детей? Мужчина, убивший своего любовника в «Белой паутине»? Или даже он воображал себя убитым.

Красивая книга, подумала она, беря в руки очередной том. В восьмидесятые годы научились делать суперобложки, а эта просто великолепна: серебристо-голубой пейзаж, белые птицы порхают под изящными, словно их перья, облаками, полутона, матовая поверхность — и лишь большая бабочка внизу, на корешке, своей глухой чернотой нарушает нежную акварель. Интересно, куда подевался образец этой обложки, почему отец не сохранил его, как сохранил первые наброски к «Гамадриаде» и «Призрачной аудитории»?

Надо будет спросить Роберта Постля, позвонить ему в конце недели. Соврать что-нибудь, чтобы оттянуть встречу, придумать какой-нибудь предлог, что угодно, кроме правды. Нельзя открывать Постлю тайну Джеральда — во всяком случае, пока она не откроет ее. А если придется отказаться от поисков… Ладно, все равно пора позвонить. Туг она вспомнила о другом телефонном звонке, о человеке по имени Сэм, который разыскивал Урсулу, она ведь обещала передать матери… Скорее всего, это не так уж важно, а если важно, пусть сам перезвонит, все равно она забыла продиктованный номер.

Лучше, пожалуй, не звонить Роберту Постлю, а написать. В эти выходные вместо Девона имеет смысл съездить в Ипсвич. Адам Фоли предупредил, как бы невзначай, что семейным коттеджем он пользуется не каждую субботу. По-видимому, у них свое расписание, и никто его не нарушает. Так что в эту субботу в Девон ехать не стоит.

Наверное, эта женщина моложе, красивее, образованнее ее. Изысканная, остроумная, очаровательная. С этим ничего не поделаешь, но, по крайней мере, Урсула постаралась выглядеть достойно. Надела вышитое платье от Кардена, на подкладке, и бледно-зеленый плащ в тон. Мать непременно спросила бы, куда она так нарядилась, отметила бы и накрашенные ногти, и нефритовые серьги в ушах, так что Урсула вышла из дома тайком. Пусть та считает, что дочь, как всегда, нацепила хлопковую блузку и юбку в складочку.

В электричке она поняла, что перестаралась, словно на свадьбу собралась. Ей казалось, что люди с недоумением поглядывают в ее сторону, но делать нечего: если вернуться домой переодеться, она никуда не поедет. Было уже три часа дня, она с утра ничего не ела: боялась, что будет мутить. Впрочем, ее и на голодный желудок мутило.