– Nen ni wan en o ireyo, – ответил Нода японской пословицей, которая почти в точности переводилась как «Береженого Бог бережет».

Глаза Джорджа сверкнули.

– А мне придется действовать?

– Только если нам не повезет, – хмуро промолвил Нода.

– Что ж, я готов ко всему.

– Едва ли, – возразил Нода. – Если нам сильно не повезет, ты даже не успеешь заметить, кто нанесет тебе смертельный удар.

Через двадцать минут мы с Нодой объехали гору и оказались в непосредственной близости от деревни. С возвышенного участка дороги нам открылся вид на затерянный поселок в отдаленной долине почти забытой Богом и людьми префектуры. По одну сторону от дороги тесно лепились традиционные деревянные домики с крытыми симпатичной синей черепицей крышами, а по другую – сверкали яркой зеленью многочисленные квадраты рисовых полей, протянувшиеся на всю длину плодородного участка земли.

Включив пониженную передачу, чтобы начать неспешный спуск, я ощутил, как защемило у меня в груди. Мне невольно подумалось о страшной и невидимой силе, обитавшей где-то здесь, за тысячи миль от Сан-Франциско, руки которой оказались достаточно длинны, чтобы дотянуться туда и уничтожить целую семью. И та же сила принудила меня оторвать свою дочь от школы, от друзей и от привычного ей жизненного уклада. Еще четыре дня назад я пребывал в неведении о существовании такой силы. А сейчас, стоило соединить несколько точек в головоломке, и я оказался в глуши, где она, очевидно, обитала. Мне было особенно тревожно, потому что я ни разу не поговорил с Дженни по телефону, а Ренна и ФБР не могли согласовать между собой протокол, который бы сделал наше общение безопасным.

По мере того как по извилистой дороге мы спускались в низину, на поверхности асфальта все чаще попадались тушки раздавленных ночных животных, в основном змей. Объезжая их, я спросил:

– Как думаешь, мы разыщем лингвиста?

Нода скривился, словно получил удар под дых. Я догадывался, о чем он подумал. Вероятно, наш юный гений языкознания был мертв. Он пренебрег предупреждением Ноды воздержаться от поездки. Наверное, мы никогда не узнаем, профессиональные амбиции или энтузиазм молодости заставили его пренебречь советом опытного детектива, но факт останется фактом: по моей просьбе Нода указал Ихиро Мори дорогу, которая вела в один конец. И сейчас на нее вступили мы сами.

Чувствуя необходимость что-то сказать в наше оправдание, я добавил:

– Я просто подумал, что он, может…

– Ага, а наш мир слеплен из рисовых фрикаделек и мисо, приготовленного мамочкой, – оборвал меня Нода.

Остаток пути мы провели в молчании. В самом начале долины дорога упиралась в перекресток. Прямо от него начиналась главная улица деревни, которая уже в тридцати ярдах от нас оказалась перегорожена ко́злами для пилки дров и полосатыми тентами. Позади этой импровизированной баррикады сновали женские фигуры в сине-белых кимоно. Детишки пели, играли, прыгали через скакалки. А вскоре вверху загорелись гирлянды красных и желтых бумажных фонарей.

Деревня встречала Обон – праздник мертвых.

– Irasshaimase, – буквально пропела встретившая нас у входа Оками-сан, хозяйка гостиницы, когда мы вышли из машины. – Добро пожаловать! Вы мистер Джонсон, а вы – господин Курода, тот, кто мне звонил?

Она была в зеленовато-голубом кимоно, волосы с небрежной элегантностью стянуты заколкой на затылке. За порогом хозяйка плавными жестами показала нам, где можно сменить уличную обувь на удобные мягкие тапочки.

Меня сразу же стали одолевать сомнения. Оками-сан выглядела слишком хорошенькой и совершенно безвредной, чтобы подобное создание могло жить бок о бок с жестокими убийцами, у которых на совести бойня в «Маленькой Японии».

– Мы всегда рады зарубежным гостям, хотя я не говорю ни на одном иностранном языке, – произнесла она. – Вы понимаете по-японски?

– Немного, – ответил я.

– Какой у вас примечательный акцент, словно вы из Токио.

Нода стал с преувеличенным интересом изучать стены постройки – сплетенные из прутьев и оштукатуренные сверху панели. Хозяйка правильно восприняла это как намек и, еще раз радушно улыбнувшись, проводила нас в номер – просторную комнату с бумажными жалюзи на окне и задвинутым в угол приземистым столиком. Сквозь открытые жалюзи виднелась бамбуковая роща за задним двором гостиницы. До нас доносилось едва слышное журчание воды среды камней.

Подоткнув полы кимоно, Оками-сан встала коленями на одну из лежавших рядом со столиком подушечек и налила нам чаю, а потом достала из складок кимоно авторучку и регистрационные карточки. Поставив наши сумки в противоположный угол, мы с Нодой присоединились к ней.

Заполнив карточку, я передал ее через стол вместе с фотографией лингвиста и его жены.

– Не сочтите за труд посмотреть на этот снимок.

– Koko ni tomatta no wa watterun da, – сказал Нода своим обычным ровным, но неизменно несколько ворчливым тоном. «Он останавливался у вас. Это нам точно известно».

Женщина всмотрелась в фото, но никаких эмоций на ее лице не отразилось.

– Помню его. Это господин Мори. Тоже из Токио.

– Он рассказывал, зачем приехал сюда? – спросил Нода.

– Нет.

– Упоминал какие-нибудь имена?

– Нет.

– А вы не могли бы порекомендовать, с кем лучше поговорить о нем?

– Простите, ничем не могу помочь.

– И вам нечего больше нам сообщить? – произнес Нода уже гораздо резче.

Я снова показал ей снимок.

– Рядом с ним – его жена. Ей двадцать три.

– Мне очень жаль.

Сожаление и бессилие действительно звучали в ее голосе, словно она извинялась за поведение своего непутевого родственника.

– Он вернулся в гостиницу?

– Нет.

С каждым отрицательным ответом ее голова клонилась все ниже, а у меня исчезала надежда на лучшее. Мне теперь не было видно полностью ее лица, но у кромки волос кожа стала бледнее, а глаза напряженно прищурились. Она явно что-то скрывала.

– У вас прежде происходило нечто подобное? – спросил я.

Избегая встречаться со мной взглядом, Оками-сан снова посмотрела на снимок.

– Его жена действительно такая добрая, какой кажется на фотографии?

– Она – воплощенная доброта, – сказал я. – Но вы, кроме того, видите перед собой новобрачную и будущую мать.

– Это заметно.

Хозяйка потянулась за чайником – белым глиняным сосудом с нанесенным кобальтом рисунком в виде хижины, окруженной зарослями бамбука, и вновь наполнила наши чашки. Она сделала это машинально. Ее мысли витали где-то далеко.