– Порой я беспокоюсь, что одиночество как-нибудь пагубно повлияет на меня, но, с другой стороны, хорошо, что сижу одна и родственники не заходят ко мне чаще. Я думала, что обрадуюсь, когда они скажут, что возвращаются домой, но на самом деле я лишь сильнее встревожилась. Сейчас они опять собираются уехать, и я не могу сказать, что расстроена. Знаю, они считают, что ребенку нужна бабушка, или, вернее, что бабушке нужны внуки. Однако для меня это означает, что придется бесконечно сидеть с ребенком, которому лучше всего наедине с самим собой. Мой собственный внук мне совершенно чужой, и мне от этого нисколечко не грустно. Как раз наоборот. По-вашему, я бессердечная?

– Нет. – Библиотекарша покачала головой. – Возможно, если бы у меня были дети, я бы думала иначе. Но со стороны пятая заповедь выглядит хуже всех остальных. Пожелай мы доказать, что Библия – дело рук человеческих, а не творение Господа, достаточно вспомнить эти строки: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Это единственная из десяти заповедей, наделяющая властью людей, причем не всех, а исключительно родителей, – Библиотекарша не на шутку разошлась, – и заметьте, эта заповедь – единственная, обещающая материальное вознаграждение тому, кто ей последует. Что во многих отношениях странно. «Почитай отца твоего и мать твою». Ну допустим. То есть когда мать с отцом умрут, от одной из десяти заповедей тебя освободят? Девять остальных действуют в любое время, а вот эта пятая обусловлена обстоятельствами. Даже, я бы сказала, обусловлена семейным положением.

Досыта они, похоже, так и не наговорились, но в конце концов пришло время Библиотекарше нас покинуть. Пока она надевала сапоги, фру Торкильдсен проскользнула в кухню и вышла оттуда с книгой в руках и загадочной улыбкой на лице.

– Если уж вы все равно здесь, – сказала она, – не в службу, а в дружбу – захватите, пожалуйста, вот эту книгу. Я напрочь забыла ее сдать.

Фру Торкильдсен лгала! И разоблачил ее в кои-то веки не нос мой, а глаза. В руках фру Торкильдсен сжимала книгу про Адольфа Линдстрёма, ту самую, с пятном от красного вина. Книга много дней провалялась на кухне, раскаленным угольком обжигая совесть, а теперь фру Торкильдсен решила как ни в чем не бывало просто всучить ее Библиотекарше? Может, она нарочно все это придумала? Напоить Библиотекаршу, чтобы та, ни о чем не подозревая, согласилась взять испачканную книгу? Или же я что-то упустил? Ну что ж, тогда очень жаль.

Я едва дождался, когда Библиотекарша, вдоволь насмеявшись и наобнимавшись с фру Торкильдсен (и, не станем скрывать, начесавшись еще кое-кого), наконец скрылась за дверью.

– Как же вам не стыдно, – упрекнул я фру Торкильдсен. Надеюсь, получилось сухо. Другого она и не заслуживает.

– Что ты такое несешь? – возмутилась фру Торкильдсен.

– То есть все представление вы устроили лишь для того, чтобы вернуть библиотечную книжку?

– Глупости. Я ее сто лет назад могла бы вернуть.

– Но она же испорчена. Разве нет?

– Я ее исцелила. – Фру Торкильдсен хитро и таинственно улыбнулась.

У меня за спиной – даже не догадываюсь, как она умудрилась это провернуть, – фру Торкильдсен посетила черный рынок книжных товаров. Она сама призналась, что побывала в букинистическом магазине. Узнай я заранее – и будьте уверены, не допустил бы этого.

– Вас же убить могли! – ужаснулся я.

Если вы никогда не бывали в букинистическом магазине, радуйтесь, потому что это означает, что предостерег я вас вовремя. Всем известно, что букинистические магазины существуют за счет больных людей. Да, разница между библиофилом и библиоманом, может, и невелика, но она невероятно важная. Библиофилу обычно хватает Библиотеки, а вот библиоману ее недостаточно!

Фру Торкильдсен ни в коем случае не библиоман, напротив – она черту не переступает. И все же, уверен, книжный пушер с первого взгляда распознал в ней человека, для которого свет клином сошелся на одной-единственной книге. Книжному толкачу небось даже и разглядывать фру Торкильдсен не пришлось – он сразу почуял отчаянье и жажду. Бог знает, сколько он ее мурыжил, пока в ее изувеченных ревматизмом руках не оказался нужный экземпляр.

– А как же тот нюхательный код? – спросил я.

– Ты представляешь, на ней уже был такой код. Вот повезло так повезло, да? Остальное доделали ножницы, копировальная бумага и старая печать, которую я стащила, когда ушла на пенсию.

Меня так и подмывало сказать фру Торкильдсен, что с каждым днем она все больше смахивает на Шефа, но, с другой стороны, вдруг тем самым я подам ей какую-нибудь глупую идею?

Библиотекарша уехала домой или где там еще ночуют молодые Библиотекари, и фру Торкильдсен, взяв стакан и газетную вырезку, уселась в кресло. Вырезку дала ей Библиотекарша – она вытащила ее из своей сумки, когда засовывала туда книгу. Возможно, она хотела освободить место в сумке, поэтому достала этот обрывок газеты и протянула его фру Торкильдсен.

– Прочитайте непременно, – сказала Библиотекарша, – это из сегодняшней «Дагсависен».

И фру Торкильдсен, разумеется, последовала ее совету. А как же иначе. Какое действие этот маленький текст оказал на маленькую фру Торкильдсен, уставшую, сытую и пьяную, унюхать мне не удалось.

– Вы что, расстроились? – спросил я. – Вам нужно утешение?

– Нет, Шлёпик, я не расстроилась. А утешение мне не помешало бы, да.

– Что она такое вам дала?

– Письмо читателя из газеты «Дагсависен». Давай прочитаю его тебе.

Фру Торкильдсен глотнула из стакана и принялась читать своим обычным добрым голосом человека, который никуда не спешит:

Вспоминая детство, я понимаю, что принимал его как должное. Я не знал, как мне повезло, ведь я ходил в школу, где была библиотека и библиотекарь, знавшая меня и ставшая моим проводником в мир новых литературных приключений.

Мне почудилось, что голос у фру Торкильдсен чуть перехватило. Может, она простудилась?

Благодаря книгам, которые вы давали мне, я объехал весь земной шар и прожил много жизней. Я понял, каково это – быть цыганской девочкой во время Второй мировой войны или усыновленным ребенком. Я видел, как лава погребла под собой Помпеи, и помню нападения викингов.

Библиотека дарила мне покой, когда я ждал продленки или приходил до уроков, а иногда мне везло вдвойне и я знакомился с живым писателем. В жизни каждого ребенка должен быть библиотекарь.

Похоже, что на этом письмо закончилось. По крайней мере, сказать фру Торкильдсен больше было нечего. Сердце у нее билось как обычно, дыхание совсем не изменилось, фру Торкильдсен одновременно грустила и радовалась. А я был сытый и тоже радовался.

– Это про вас? – решил уточнить я. – Библиотекарь – это вы и есть?

– Нет, тот библиотекарь – это не я, – ответила фру Торкильдсен, – но это обо мне.