Хорошие грешники сразу попадают в ад, плохие грешники летят туда из аэропорта Ататюрка, – думал он, стоя на курительной веранде с сигаретой в одной руке и бутылкой ледяной колы в другой. Сейчас, когда четыре огромные очереди – у входа в аэропорт, к стойке регистрации, на паспортный контроль и проверку багажа – остались позади, шутить на эту тему было не то чтобы легко и приятно, но хотя бы в принципе возможно. Уже хлеб.

Чувствовал себя после всех этих мытарств, мягко говоря, странно. Как будто исстрадавшееся в очередях тело с перепугу решило, что больше не хочет быть человеческим, и начало стремительно превращаться – во что получится, наугад. Ноги у этого существа были воздушные, звонкие и невесомые, но с огненными ступнями, на зыбком, текучем, судя по ощущениям, туловище каким-то чудом удерживалась каменная голова, и только руки остались прежними, человеческими, вполне способными удержать бутылку и сигарету, а больше от них ничего не требовалось. Во всяком случае вот прямо сейчас.

Пил ледяную сладкую колу, вдыхал горький дым, смотрел через мелкую сетку на бескрайнее летное поле, по которому неторопливо ползали автобусы и самолеты, придумывал мрачные шутки про грешников каменной своей головой; в целом совсем неплохо проводил время. Могло быть и хуже. Например, если бы приехал сюда на час позже. Тогда бы до сих пор в какой-нибудь очереди стоял, рискуя опоздать на посадку, которая начнется через тридцать минут. Куда как лучше курить, прижавшись щекой к горячей от солнца металлической сетке, пить ледяную колу и ждать.

– Даничка?

Он даже голову не повернул, не сообразил, что сказанное может как-то его касаться; кажется, просто не считал заполнивших огромный аэропорт людей в достаточной степени настоящими, чтобы среди них могли отыскаться знакомые, способные вспомнить, узнать и зачем-то окликнуть по имени такого же ненастоящего, наскоро овеществленного и добавленного в толпу для количества, его.

– Даничка, – повторила маленькая кудрявая женщина, на этот раз утвердительно. Осторожно коснулась запястья сухими прохладными пальцами, и вот тогда он ее узнал. И сказал: «Дора». И зачем-то повторил: «Дора, Дора», – то ли упиваясь возможностью снова называть ее по имени, то ли просто убеждая себя, ошалевшего от усталости, с каменной головой и огненным телом, в реальности происходящего. «В реальности»! Господи, какая может быть «реальность», если рядом стоит самая настоящая Дора. Даже не смешно.

Так и стояли, глядя друг на друга одинаково круглыми от удивления глазами; у Доры глаза были серо-зеленые, очень светлые, прозрачные, как вода у берега. Холодная озерная вода.

Пока молчали, его сигарету докурил ветер, окурок слегка обжег пальцы прежде, чем погаснуть, только тогда и пришел в себя. Спросил:

– Хочешь колы?

И Дора кивнула, как будто так и надо, словно это и есть самый уместный вопрос после тридцати с лишним лет разлуки:

– Да.

Взяла у него бутылку, отпила глоток, вернула. Сказала:

– Ты не представляешь, как я соскучилась.

И он ответил сердито, как будто все случилось не вечность назад, а вчера:

– А потому что не надо было исчезать.

И Дора ответила:

– Ну так ты сам меня не загадал.

* * *

Ему было двенадцать лет, а Доре, наверное, десять; никогда об этом не спрашивал, но был уверен, что она младше. По крайней мере, выглядела ровесницей Ленки, его младшей сестры. Но дружила не с Ленкой, а с ним.

Они тогда жили в военном городке под Ютербогом, практически в глухом лесу. Впрочем, до города было рукой подать, офицерских жен возили туда за покупками специальным автобусом, мать иногда предлагала ему поехать вместе; он один раз съездил из любопытства, а потом наотрез отказывался, оставался дома. То есть в лесу, который окружал их городок со всех сторон. Был совершенно им очарован, сбит с толку, ошеломлен; будь старше, сказал бы «влюблен», и это было бы ближе всего к правде. На самом деле понятно, почему его так шарахнуло: родился и вырос в городе, окруженном степями, лес видел только в кино, и вдруг оказался там, где лес совсем рядом, где все вокруг – он.

Был конец мая, впереди сияло бесконечно долгое лето, сестру до осени оставили у бабки, чтобы не путалась под ногами, а его взяли, но родителям было не до него: отец почти круглосуточно пропадал на службе, мать обустраивала доставшееся им служебное жилье, по ночам они тихо, чтобы не услышали соседи за тонкой стеной, ссорились в спальне, разочарованные недостаточно заграничной заграницей, скверной квартирой, общей кухней с соседями, друг другом и жизнью в целом; ничего хорошего, но ему было плевать. Думал: они отдельно, а я отдельно. И завтра снова пойду разведывать лес.

«Разведывать лес»! Одного этого было достаточно для счастья. Думать: «Я снова пойду разведывать лес», – и это была не фантазия, а просто план действий на завтра. И на послезавтра. И на много-много дней, месяцев, лет вперед.

Дору он тоже нашел в лесу. Ну то есть как «нашел», просто случайно встретил. Маленькая девчонка сидела на дереве, так высоко, что он бы ее не заметил, если бы не платье, вызывающе яркое, красное в крупный белый горох. Остановился, задрав голову; сперва подумал, кто-то закинул на дерево большую нарядную куклу, например, чтобы позлить сестру. Сестры, особенно младшие, как будто специально для этого созданы. Вроде нормально живешь, занимаешься своими делами, ни с кем специально не ссоришься, но как только в зоне видимости появляется младшая сестра, в тебе как будто кнопку какую-то нажимают. Прямо терпеть невозможно, так хочется ее разозлить.

В общем, смотрел на куклу, прикидывал, как же это ее туда затащили, дерево высокое, ствол гладкий; сам бы наверное смог залезть, но с огромной куклой в руках все-таки вряд ли, – и тут кукла сказала писклявым девчоночьим голосом: «Привет, я тебя знаю, ты из серого дома, вы недавно приехали. А я Дора. Отсюда такое видно! Залезай, покажу».

Пришлось лезть, не пасовать же перед какой-то мелкой девчонкой в кукольном платье. И оно того стоило. В смысле вид сверху открывался такой, что дыхание перехватывало. Крошечные человеческие домики и невероятный огромный лес. Но Дора явно имела в виду не красоту мира в целом, а что-то конкретное. Пихала его острым локтем, показывала куда-то: «Смотри, смотри! Ты видишь?» Ничего особенного он там не видел, но на всякий случай сказал: «Круто!» – и Дора удивленно переспросила: «Ты тоже видишь Белую Рощу? Точно-точно? Вот хорошо!»

Присмотревшись, он понял, о чем речь. Почти на самом краю леса, в той стороне, где стоял их дом, и правда было очень светлое пятно. Группа каких-то деревьев с белыми, как у берез стволами и серебристой листвой. Никогда прежде таких не видел, но это неудивительно, он и леса тоже прежде не видел. Спросил: «Белая Роща – это вон те деревья, которые немножко блестят?» – и Дора просияла: «Да!» Объяснила: «Ее сверху хорошо видно, а внизу все никак найти не могу. Хотя понятно, где искать. Ясно, в какой они стороне. Я же не совсем дура! Вот твой серый дом, потом еще три, забор, склад, сразу за складом пустырь, где растет ежевика, потом немножко пройти, и должна быть Белая Роща. Но я уже столько раз искала, а ее нет! Хочешь вместе поищем?» Он тогда сразу кивнул: «Хочу!» – даже не подумав, что Дора – совсем маленькая девчонка, как Ленка, глупо с такими связываться, им ничего нельзя обещать, потом не отвяжутся, будут ходить следом и ныть. Как-то сразу стало ясно, что с Дорой все обстоит иначе. Еще неизвестно, кто будет ходить следом и ныть: ты обещала, что мы пойдем искать Белую Рощу! Ну так пошли!