– Что говоришь, э? Даже в шутку такого не говори! Любить никогда не поздно, а пить за любовь – и подавно. Умирать буду – за нее выпью! За что же еще пить, скажи? За наши морщины? За мои деньги? За твой институт?

– А почему бы и нет?

– Не смеши, слушай! Сборище шаманов и некрофилов – вот что такое твой институт! Ты в нем – единственный живой человек, а остальные – мумии египетские с сушеным чертополохом вместо сердца! Прости, – сбавив тон, сказал он. – Не могу про твой институт спокойно говорить. Тоже мне, придумали отрасль науки...

Как ни странно, именно эта горячая, гневная и совершенно неуместная филиппика неожиданно успокоила Светлану Петровну, убедила ее в том, что перед ней действительно Георгий – ее бывший коллега, бывший друг, бывший любовник. Молодой, горячий, честолюбивый и щедрый кавказец по-прежнему жил внутри этого грузного, отяжелевшего, бесформенного, чужого ей тела, и, раскричавшись из-за пустяка, он как будто приоткрыл потайную дверцу и выглянул наружу из своего нынешнего убежища.

Кроме того, Георгий Луарсабович имел полное право относиться к учреждению, где сейчас работала Светлана Петровна, пренебрежительно и даже с некоторым презрением – он-то знал, о чем говорил, потому что уже лет двадцать как имел степень доктора биологических наук. Когда-то они работали в одной лаборатории, и докторская Гургенидзе процентов на тридцать была написана его заместительницей Светланой Петровной Морозовой. Ей тогда и в голову не могло прийти, что когда-нибудь Георгия не будет рядом, а сама она окажется одной из хранительниц той самой мумии, которая с детства, с самого первого визита в мавзолей, вызывала в ней легкое содрогание. Было в ней что-то кощунственное, почти сатанинское – не в самом забальзамированном теле, естественно, а в том, как бесстыдно, бесцеремонно умершего человека выпотрошили и выставили напоказ, превратив не только в идола, которому поклонялась вся страна, но и в объект исследований и в музейный экспонат.

Так что нападки Георгия Луарсабовича на институт вызывали у Светланы Петровны если не сочувствие, то полное понимание. А то, что она сама работает в таком, мягко выражаясь, странном месте... Что ж, Георгий прав: жизнь диктует свои условия, и переломить ее упрямство порой бывает просто невозможно. В конце концов, где еще она смогла бы спокойно, ни на что не отвлекаясь, заниматься своим любимым делом – генетикой?

Разговоры об институте и даже мысли о нем были совсем не тем, ради чего Светлана Петровна явилась на это свидание. Подумав об этом, она впервые с того момента, как Георгий позвонил ей в лабораторию и пригласил в ресторан, задалась вопросом: а ради чего, собственно, она сюда пришла? Какие слова хотела услышать? На что надеялась – уж не на то ли, что Георгий упадет на колени и будет умолять выйти за него замуж? Да если бы и стал умолять – что толку? Она бы еще сто раз подумала, прежде чем согласиться. Она взрослая, самостоятельная женщина, которая привыкла жить одна. С годами человек костенеет изнутри, ему становится все труднее подстраиваться под партнера, находить компромиссы; острые углы, не стесанные, не стертые в юности, после сорока лет уже не уберешь – они делаются тверже стали и ранят тем больнее, чем сильнее твое чувство. Замужество... Да нет, пожалуй, она бы на это не отважилась, да и Георгий, кажется, вовсе не собирался предлагать ей свое горячее кавказское сердце.

И вообще, если бы ему не понадобилось произвести экспертизу, он вряд ли возник бы в жизни Светланы Петровны после стольких лет разлуки.

Эта последняя мысль отрезвила ее, как опрокинутый на голову ушат холодной воды. Господи! Нельзя же, дожив до сорока пяти лет, оставаться такой набитой дурой! Приглашение в ресторан могло означать все что угодно; скорее всего это была просто форма благодарности, маленькое приятное дополнение к плате за проделанную работу, а она-то, она!.. Что она себе вообразила?

У нее возникло острое желание встать и молча уйти, но Светлана Петровна была слишком взрослой, умной и опытной женщиной, чтобы совершить такой импульсивный, невежливый, ничем не оправданный поступок. Георгий вел себя вполне по-джентльменски, и он вовсе не обязан был знать, что она до сих пор питает к нему какие-то чувства. Для него Светлана Морозова скорее всего уже давно превратилась в приятное воспоминание, окрашенное в теплые тона, в ностальгию по безвозвратно ушедшей юности. А она... Полно, да любила ли она его до сих пор? А может быть, то, что она принимала за любовь, было просто болью не до конца зажившей раны, обычной женской обидой?

Георгий Луарсабович закончил произносить фантастически длинный и цветистый кавказский тост, суть которого сводилась к призыву выпить за вечно живую и юную любовь. Бокалы встретились с мелодичным звоном, вино было ароматным, терпким и сразу мягко ударило в голову.

– Кушай, пожалуйста, – сказал Гургенидзе. – Я помню, ты любишь хорошо покушать, и твоей фигуре это ни капельки не вредит.

– Неужели помнишь?

– Я все помню, не сомневайся. Все-все. И я хотел попросить прощения. Тогда к тебе в лабораторию вместо меня пришел мой человек, потому что... В общем, не потому, что я не хотел с тобой встречаться. Причина совсем другая, и я позвал тебя, чтобы... ну, чтобы ты это знала.

– Я знаю, – спокойно сказала Светлана Петровна.

– Знаешь?! Что ты знаешь? Откуда? Почему?

– Не кричи, Георгий. Ты сам затеял этот разговор. И раз уж речь зашла о деле... Есть кое-что, что ты должен узнать. Спустя неделю после того анализа в лабораторию явился человек, который, если верить документам, приходится внучатым племянником... ты знаешь кому. Он пришел, чтобы мы произвели генетическую экспертизу, сравнив его ДНК с...

– Да, я понимаю.

– Его привел к нам генерал ФСБ.

– ФСБ? – Гургенидзе энергично выругался по-грузински. – Вах, что делается! Хотя, конечно, такое шило ни в одном мешке не спрячешь...

– Вот именно. Это еще не все. Этот человек... В общем, это его кровь ты мне передал через своего посыльного. Ошибка исключена, поверь.

– Я верю. То есть знаю, – лицо Гургенидзе как-то разом осунулось. – В твоей профессиональной компетентности я никогда не сомневался...

– Мы сравнили его ДНК с нашим... гм... вечно живым пациентом, – продолжала Морозова. – Анализ дал отрицательный результат. Зато в твоем случае результат был положительным с вероятностью восемьдесят восемь и девять десятых процента.

Она сделала паузу, пристально глядя на Гургенидзе. Георгий Луарсабович морщился, отводя глаза, как будто слова Светланы Петровны были для него каким-то откровением, и притом весьма неприятным.

Видя, что он не собирается нарушать неловкое молчание, Морозова сделала это сама.

– Тот образец, – сказала она негромко, подавшись всем телом вперед, – тот клочок кожи – что это было, Георгий? Где ты это взял?

– Ты сама знаешь, что это было, – мрачно ответил Гургенидзе, рассеянно ковыряя вилкой нетронутую еду. – А где взял... Тебе не надо этого знать, поверь мне на слово. Скажем так: я кое-что нашел. Кое-что, наводящее на размышления... Одни догадки, и их надо было проверить...