Впрочем, она обязана признать тот факт, что, помимо детей, ей также немало помогла выкарабкаться и боязнь потерять Хосе в том случае, если она будет и дальше катиться вниз, опасение, что он от нее отвернется. Не имела она права так раскисать в тот самый момент, когда вот-вот будет нужна ему как никогда прежде. Он регулярно – по меньшей мере два раза в месяц – навещал ее, и однажды, сидя в кресле и как-то странно глядя на нее своими внимательными глазами, вдруг сказал:

– Тебе не стоит каждый вечер появляться в клубе. Теперь это заведение у всех на виду.

Лучшее в городе ночное кабаре. Я – персона значительная, а ты все время напиваешься, да еще и скандалы закатываешь. Вчера вечером с тобой случился настоящий припадок. Ты выла как сумасшедшая.

Она ушам своим поверить не могла.

– Я? Боже мой, что ты такое говоришь?

– Переборщила с наркотиками, только и всего. Может, тебе лучше вернуться домой, в Штаты, чтобы немного очухаться?

Внезапно ее охватило ужасное чувство: ей показалось, что он пытается избавиться от нее.

Очевидно, она была в том состоянии, когда всякая мелочь приобретает масштабы вселенской катастрофы.

– Нет, – твердо ответила она. – Я не хочу туда возвращаться.

– Почему? Тебе там будет лучше.

– Уезжать я отказываюсь. Ка-те-го-ри-чес-ки.

– О’кей, о’кей. Не стоит заводиться.

– Я не могу сейчас уехать от тебя. Ты даже не подозреваешь, до какой степени все еще нуждаешься во мне. Здесь ведь все необходимо переделать, все. А без меня тебе не справиться. Дорогой, я вовсе не о том, что тебе не хватает образования, – нет, совсем не о том; дело не в твоем невежестве, да – именно невежестве… скотина ты этакая… собака!

Ты…

Она завыла, а потом – в этом она не совсем уверена, – но такое ощущение, будто швырнула ему тогда что-то в лицо – то ли вазу, то ли стакан – точно уже не помнит. Он схватил ее за руки; она отбивалась, ругалась и плевала ему в лицо. Слишком решительно она завязала с наркотиками, и врач, которого вызвал Хосе, вынужден был сделать ей укол. Она мгновенно успокоилась и сразу стала говорить с ним очень ласково, как с ребенком.

– Нужно будет создать симфонический оркестр, открыть публичную библиотеку… Многое нужно сделать. Мы построим новую столицу, как Бразилия… Нимейер… Нужно пригласить Нимейера… Здесь слишком грязно, слишком много следов прошлого…Мы создадим здесь такую страну, как Соединенные Штаты, весь мир удивится…

Он по-прежнему пристально рассматривал ее – молча, со свойственной ему неподвижностью и бесстрастием. Но именно тогда она заметила в выражении его лица нечто, чего никогда не видела прежде: похоже, он боялся ее. Да, боялся. Он, казалось, смотрел на нее с большим почтением и в то же время со страхом – как если бы вдруг увидел в ней некую могучую силу, то ли неведомую ему, то ли нагоняющую на него ужас. Это было действительно странно, но с того дня он стал относиться к ней с какой-то забавной осторожностью, и не раз она ловила его на том, что втихаря он складывает три пальца – как у куклы, – выдавая тем самым свой суеверный страх; а ведь она тогда испытывала по отношению к нему особую нежность, была охвачена какой-то безудержной добротой. Изо всех сил он старался ни в чем ей не перечить. Друзья вдруг принялись в один голос советовать ей вернуться в Штаты, и она прекрасно понимала, что все боятся ее влияния на него и хотят от нее избавиться. Она наотрез отказалась. Чуть было даже не выделили военный самолет в ее полное распоряжение – политические уловки кастристски настроенных офицеров, в этом-то она нисколько не сомневалась. И немедленно предупредила Хосе о том, какие интриги плетут у него за спиной.

Он отреагировал на это так, что сразу стало ясно, до какой степени вымотали его те дни – ведь тогда решалось все. Бармен «Эль Сеньора» рассказал ей потом, что Хосе так жутко напился, что едва не разнес все заведение. Стал совершенно неуправляемым и все время рычал, что кого-то убьет – пойдет и задушит собственными руками. Это крайне обеспокоило ее: по всей вероятности, он имел в виду полковника Барриоса, недавно назначенного начальником полиции и развившего немалую активность по подавлению оппозиции. Она спросила бармена, не о Барриосе ли, по его мнению, шла речь, но он как-то обалдело на нее посмотрел и покачал головой. Нет, он не думает, что Хосе жаждал задушить Барриоса собственными руками, конечно же нет. Для такого рода вещей у него есть специальные люди.

Бармен был тощим лысым вечно чем-то обеспокоенным человечком. Пятнадцать с лишним лет он работал на полицию как осведомитель, прекрасно знал всю ее подноготную, и Хосе, как только придет к власти, намеревался поставить его во главе службы безопасности. Ведь подобная должность – единственное, пожалуй, что могло хоть сколько-нибудь придать уверенности в себе такому постоянно встревоженному человеку, который всегда был настороже: он всегда ждал худшего и повсюду ему мерещилась опасность. Бармен страшно хотел занять этот пост, и Хосе мог полностью на него положиться.

Хосе тогда не раз еще заходил к ней, пытался что-то объяснить, но что – непонятно, он так и не сумел этого выразить.

– Ну, понимаете, теперь это вопрос нескольких дней. Все трещит по швам, они попытались даже привлечь хозяина на свою сторону. Им известно, что это будет он и никто другой. Ясное дело: теперь или никогда! Значит, нужно, наверное, оставить хозяина в покое.

– Я прекрасно все это знаю и понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы Хосе обвинили в проамериканских настроениях. Все это мне известно. Я видела листовку кастристов, где они утверждают, будто я – шпион ЦРУ и мою работу оплачивают империалисты из «American Fruit Company». И веду себя очень осторожно.

– Речь не только об этом, – сказал бармен. – Хозяин, знаете ли, немножко суеверен. Понятное дело. В такой момент нужна удача. Поэтому вам бы сейчас чуть-чуть притихнуть. Вас все время видят в церкви, вы за него молитесь, а это не слишком-то прогрессивно выглядит, descamisados не очень-то это по душе – религия. И потом, белое может принести несчастье.

– Белое? Я совсем не понимаю, о чем вы.

– У нас белое – цвет, не приносящий удачи. Все знают, что вы его любите, но не стоит вот так, принародно, это лишний раз показывать… Знаете, патрон как-то на днях сказал мне, что, даже если бы он убил вас, вы бы прямиком отправились на небеса и там принялись бы молиться за него. Он, конечно, был пьян в стельку. Но сейчас ему нужна удача. Вы понимаете, что я имею в виду.

Она вовсе ничего не понимала. Она хорошо знала страну, и эти суеверия, сопровождаемые абсурдными обрядами даже в городских рабочих кварталах, были ей знакомы, но ведь скоро они положат этому конец. Прогнивший режим, не способный уже даже защитить себя, доживал последние дни, и она пребывала в напряжении, испытывая восторг при мысля о том, что вот-вот ей доведется принять участие в событиях исторического значения. Во всяком случае, она ощущала подъем и даже не притрагивалась больше к наркотикам. Это стало делом чести, речь шла о самоуважении – ни о каких уступках речи быть не могло, – а потом еще были дети, они смотрели на нее с такой надеждой. Иногда ей казалось, что весь народ этой страны смотрит на нее их глазами – на нее, на Соединенные Штаты, представителем которых она является: он нуждается в ней, и она оправдает его надежды. Каждое утро она старательно вела уроки; теперь, когда благодаря детям она хорошо знала испанский, они могли по-настоящему общаться. Она обожала их. Обожала детей. Они оказывали на нее благотворное влияние – можно сказать, даже спасли ее. Помогли вновь обрести себя, напомнили о том, кто она такая.