– Дайте проехать, в роддом женщину везу!

Матвей устремился к своей машине. Заведя, осторожно тронул вперед, краем глаза заметив, как на стоящего у сосны бандита мешком свалился омоновец. Одновременно в зеркало заднего вида успел разглядеть выскакивающих из «Скорой» крепких парней в белых маскхалатах. Точно такие же возникли из леса. Сотрудница, которая имитировала схватки, осталась в машине.

Делая вид, будто уходит с места задержания, Матвей рванул машину вперед, однако, объезжая джипы Шатуна и его охраны, влетел в яму и застрял. Шатун лежал на снегу и все видел. Сверху на нем восседал омоновец, надевавший наручники. Дальше – все по сценарию. Один из полицейских рванул дверцу на себя, но тут же получил двумя ногами в грудь от успевшего развернуться на сиденье Матвея. Никто глазом не успел моргнуть, как Матвей уже навис над ним, завладел автоматом и, обращая на себя внимание, несколько раз выстрелив вверх, уткнул ствол в грудь продолжавшему лежать полицейскому. Действовал в таких случаях он на уровне подсознания, будь сейчас реальный враг, попытался бы отвести ударом ствол в сторону. В этом случае у него бы уже ничего не вышло.

– Слушай сюда! – громко крикнул Матвей, поднимая над головой гранату. – Даже если меня завалит снайпер, вашему товарищу не жить.

– Чего ты хочешь? – крикнул крепыш, стоявший рядом с Шатуном.

– Обмена! – озираясь по сторонам, словно опасаясь, что кто-то подкрадется сзади, ответил он. – Вы мне Шатуна, я, соответственно, оставляю жизнь вашему сослуживцу и другу.

– Ты при любом раскладе не уйдешь далеко, – прохрипел лежавший у ног омоновец.

– Это уже мои проблемы, – делая вид, будто теряет терпение, ответил Матвей.

– Я отдам Шатуна, – немного подумав, сказал полицейский. – Но не надейтесь долго бегать…

– Давай его сюда, – поторопил Матвей.

– Будем делать это пошагово, – возразил переговорщик. – Одновременно.

– Нет, – категорично заявил Матвей, – он доедет со мной до шоссе. У вас преимущество.

– Но, – открыл было рот командир, но Матвей, не давая ему сказать ни слова, выкрикнул:

– Считаю до трех, два уже было!

– Отпускай его, – бросил крепыш.

Омоновец, все это время восседавший на Шатуне, расстегнул замок наручников и нехотя встал. Следом поднялся и Шатун. Все еще не веря, что его отпустили, он с удивлением и страхом огляделся, потом отряхнул с себя снег и медленно пошел к Матвею.

Продолжая держать над головой гранату, тот убрал ствол с груди спецназовца, направил его на переднее колесо джипа бандитов и нажал на спусковой крючок. Две короткие очереди – и обе машины как минимум на полчаса не пригодны для езды. Потом он сделал несколько выстрелов в район радиатора «Скорой» и посмотрел на командира взвода:

– Теперь вам придется преследовать нас только пешим маршем.

Когда Доброго отвязали от опоры, он с трудом сделал два шага и повалился на пол. При этом лицом угодил в металлический ящик, доверху забитый разного рода инструментами, болтами и винтами.

Сейчас, сидя в камере, залепленный пластырем, с забинтованной головой, в точках зеленки на щеках, он размышлял над извечными русскими вопросами «что делать?» и «как быть?».

Когда сегодняшней ночью «Форд» с выдававшими себя за бандитов полицейскими и Добрым въехал на территорию ИВС, он понял, что жизнь кончена.

«Интересно, сколько дадут? Убийство двух и более лиц с особой жестокостью… Если ко всему этому прибавить остальные мелочи, то пожизненное обеспечено. И кто за язык тянул рассказать на камеру о первом убийстве, когда Аленка со своим родственником обеспечили мне алиби? Теперь и у них проблемы будут, за дачу ложных показаний можно и на нары загреметь. Хотя мне-то что от этого? О себе надо думать. У Сухаря руки длинные, в зоне меня как раз и прикончат. У этого отморозка наверняка хорошие связи, организовать «сладкую жизнь» в колонии или убийство для такого человека – раз плюнуть. Накатает «маляву» и толкнет через какого-нибудь авторитета…»

Он тронул себя за лицо, и его вдруг осенило: «А что, если все эти ссадины и порезы списать на пытки в момент захвата? Но что это даст? У следака и так море улик… Возможно, предвидя такой исход дела, они и ящик с железом с собой прихватили, предварительно всунув его в пластиковый мешок. Но ведь можно настаивать, будто я туда и не падал, а меня просто совали в эти железки лицом, требуя оболгать себя».

Добрый повалился на бок, подтянул ноги к животу и задремал.

Проснулся он оттого, что почувствовал сквозь сон, будто в камере находится кто-то еще. Добрый открыл глаза и увидел перед собой громилу, а за ним еще одного. Тот тоже был не из слабаков.

– Чего вас сюда, это же одиночка? – Он сел и протер глаза. Однако странная тревога вдруг перешла в ужас.

– Рви простынь на полосы, – приказал громила.

– Зачем? – просипел Добрый, уже догадавшись, что эти двое сейчас убьют его так, что при обходе утром все решат, будто это самоубийство. Значит, кто-то хорошо заплатил конвойным и дежурному, раз этих двоих отморозков впустили в камеру.

– Ну, ты чего?

Громила сжал кулак и поднял его на уровень плеча. Только теперь Добрый заметил, что оба в резиновых перчатках, и ему стало совсем нехорошо. И тут же в голове мелькнула мысль: «Они ведь не должны оставить следов насильственной смерти! А что, если устроить драку, да такую, чтобы одного взгляда было достаточно, что мне помогли отойти в мир иной?»

Он встал, взял простынь и начал рвать ее, приговаривая:

– Так даже будет лучше. Сам хотел. Мне легче сразу, чем до конца своих дней париться на пожизненном…

– Чего так? – удивленно спросил громила.

– Три убийства, мать в могилу загнал…

Добрый оторвал ровный, шириною с ладонь лоскут и вдруг сделал шаг вперед, со всего размаху двинув лбом аккурат в переносицу громиле. Из носа хлынула кровь. Следующий удар пришелся в пах, громила согнулся. Добрый вцепился ему ногтями в лицо и содрал кожу.

– Ах ты, козел! – опомнился наконец второй и шагнул к Доброму.

– Теперь глупо меня убивать! – завопил он. – Все равно обнаружат под ногтями его биоматериал, а до утра вы не успеете убрать всю кровь.

В следующий момент в глазах словно полыхнула молния, раздался хруст зубов, и Добрый полетел на спину.

– Убью, падла! – бросился к нему крепыш.

– И бивни я сам себе выбил! – завопил Добрый, выплевывая на пол обломки передних зубов.

– Угомонись, Потап, он прав, раскрутимся еще лет на двенадцать. Сваливать надо…

– Кто это тебя так? – брезгливо разглядывая лицо Доброго, спросил следователь.

– Заказали меня с воли, – выпалил Добрый. – Ночью в камеру впустили двух амбалов, которые хотели, чтобы я повесился. Я-то знаю, что они должны были подстроить самоубийство, даже хирургические перчатки надели. Сейчас вся камера в крови одного из них, и вот, – тронул он пальцами губы, – два зуба сломали.