Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так что предлагаешь делать? Терпеть? – еле слышно спросил Якушкин.
– Просвещать народ, – уверенно ответил Решетилов. – Всеобщее уравнение сословий и свобода привели к установлению господства новой морали, а это – мораль малокультурного большинства (в основном, крестьянского). Столетнее культурное лидерство интеллигенции, так кропотливо внедряемое в общественное сознание, оказалось свергнутым. Да и большевики вдобавок потворствуют всевозможным проявлениям грубой материалистической философии. А чего, собственно, ожидать от политиков, чей пыл души ушел в борьбу? От людей лишь отчасти и односторонне образованных, радикальных? Не забывайте, что многие из них имеют тюремное прошлое! Нужны долгие годы, чтобы сегодняшние правители России переняли цивилизованный образ мышления.
– В целом – присоединяюсь, – поддержал доктора Зябловский.
– Одно плохо – нет времени на годы и десятилетия просветительской работы, – покачал головой Ковалец.
– Выходит, придется бороться с режимом сейчас? – картинно почесал затылок Фунцев.
– Тем более, что есть верные Родине силы, – важно заявил Якушкин.
Ковалец положил ему руку на плечо:
– Большевики сами толкают в лагерь своих противников тех, кто еще вчера их активно поддерживал. Я, например, сил не жалел, сражаясь за марксистские идеи. Теперь все переменилось. Народная власть заменяется господством партии. И таких, как я, немало. Наши единомышленники – по всей стране.
Ковалец многозначительно посмотрел на Якушкина и промочил горло глотком вина. Решетилов тихонечко встал и, извинившись, вышел из столовой.
– Вы располагаете значительными силами? – нарушил молчание Фунцев.
– Весомыми, – кивнул Якушкин. – За нами – часть руководства армии, много высокопоставленных чиновников из госаппарата и даже сочувствующие партийцы из ЦК.
– А что ж народ? Опять безмолвствует? – с неприкрытым ехидством спросил Зябловский.
– Видите ли, господин профессор, – запыхтел Якушкин, – мы искренне уважаем вас и ценим ваши заслуги, однако вещи, которые здесь обсуждаются, – крайне серьезные. Мы просим посильной помощи от небезразличных к судьбе России людей.
– Тайное общество? – посерьезнев, переспросил Зябловский. – Устарел я для борьбы. Хотя советом посодействовать могу.
– На большее мы пока и не рассчитываем, – вставил Ковалец. – Мы стремимся заручиться поддержкой единомышленников в вашей губернии. Со временем ряды сторонников будут пополняться.
– Я готов! – оживился Фунцев. – Могу и с друзьями переговорить.
– Это нужно сделать весьма осторожно, – предостерег Ковалец.
– Мы будем связываться и передавать необходимую информацию через Александра Никаноровича, – добавил Якушкин.
– Нет-нет, увольте, – отозвался доктор с порога столовой. – Я, господа, не политик и делу вашему не помощник.
Он поглядел на озабоченные лица москвичей.
– Тайну хранить, само собой, обещаю, – заверил Решетилов.
– Связь я могу держать, – вытаскивая из кармана блокнотик, сказал Фунцев. – Сей момент черкану адресочек, можете написать.
– А вы, Сидор Сидорович, смелый человек! – рассмеялся Якушкин.
Зябловский суетливо вскочил и стал прощаться.
– Что касается консультаций – всегда милостиво прошу, – тряся руку Ковальца, приговаривал он. – Гостей принять тоже буду рад.
Профессор коротко обнялся с Якушкиным, кивнул Фунцеву и бочком выскользнул из столовой. Решетилов пошел проводить.
– Зябловский не опасен? – шепотом спросил у Фунцева Якушкин.
– Да нет, Василь Филиппыч – старый конспиратор, – дописывая на листочке адрес, бросил тот.
Он протянул Ковальцу записку:
– Здесь – и служебный, и домашний…
Нестор Захарович поблагодарил и сунул бумажку в карман кителя.
– Не позволите ли вас проводить? – спросил Якушкин. – Можем поговорить без лишних свидетелей. А то, знаете ли, нам ночью уезжать.
– Конечно-конечно, – закивал Фунцев. – Не стоит обременять Александра Никаноровича ненужными разговорами… Вы в Москву отбываете?
– В Баку, – ответил Ковалец. – Мы тут проездом.
Когда Решетилов вернулся, Якушкин объявил, что они собрались прогуляться с Фунцевым по городу.
Доктор простился с гостями и устало повалился на диван.
В октябре 1897 года в Париж к заведующему заграничной агентурой департамента полиции Петру Ивановичу Рачковскому прибыл новый сотрудник, Валерий Галактионович Ардамышев. Деятельный Рачковский мгновенно оценил прекрасные достоинства молодого человека и не преминул поручить ему самые ответственные операции. Ардамышев входил в доверие к русским политэмигрантам, собирая информацию и устраивая чудовищные провокации; натравливал одни революционные группы на другие, вербовал тайных осведомителей и создавал лжеорганизации террористов для дополнительного привлечения недовольных царским режимом в России.
Уже к 1902 году тридцатидвухлетний секретный агент для особых поручений Ардамышев находился в пике своей славы и мог надеяться на самые блестящие перспективы по службе. Однако судьба рассудила иначе. Могущественный Рачковский посмел нелестно отозваться о тогдашнем фаворите императрицы французском мистике Филиппе, за что и впал в немилость, получил приказ сдать дела и явиться в Петербург. Вслед за шефом были отозваны и его секретные агенты. На Родине способные кадры из заграничной агентуры не затерялись. Министерством внутренних дел и департаментом полиции руководили люди не столь вспыльчивые и недальновидные, нежели государыня Александра Федоровна. Они умели терпеливо пережидать грозу, и очень скоро Рачковский получил повышение и стал вице-директором департамента полиции и заведующим его политической частью.
Ардамышев получил в управление десятое отделение особого отдела департамента полиции, ведавшего секретной агентурой.
Крушение карьеры Ардамышева (в ту пору уже полковника жандармерии) случилось после покушения на Столыпина, в сентябре 1911-го. Оказалось, что убийца, эсер Богров, был когда-то завербован в осведомители лично Ардамышевым! Валерий Галактионович получил отставку и предался написанию мемуаров.
Признавая несомненные заслуги Ардамышева в борьбе с революционным движением, друзья из департамента полиции выхлопотали ему солидную пенсию и состряпали, на всякий случай, документы на имя мещанина Сидора Сидоровича Фунцева. Отставной жандарм покинул шумный и неприветливый Петербург и поселился в одном из губернских городов в центре России.
Почти шесть лет прожил Фунцев в провинциальной глуши, покуда о нем не вспомнили самым невероятным образом. В феврале 1918 года в город вернулся эсер-террорист Шаньков. Отбыв на каторге двенадцать лет и будучи амнистирован Временным правительством, он успел поболтаться в Петрограде, где быстро понял, что новые порядки не вполне соответствуют его представлениям о подлинно народной власти, и решил дожить остаток своих лет в родных местах.