– Алмейда?

Спотыкаясь, он двинулся вперед, следуя за лучом своего фонаря. Вода скопилась в глубине трюма и продолжала тяжело перекатываться, будто вспоминая о бортовой качке в предыдущий прилив.

Шлепая по воде, Эрван все время светил себе под ноги: крен корабля делал любой шаг затруднительным. Казалось, ужасная болезнь поразила все, что его окружало. Стены, трубы, вентили и прочее несли отпечаток проказы, синеватых язв, багровых ожогов…

– Алмейда?

Следы, возможно, принадлежали другому посетителю, приходившему раньше, поутру. Он осторожно двинулся в соседнее помещение. Слышно было хихиканье мелких струек, ворчание более крупных дыр, перестук капель в лужах…

Лестница. Можно подняться в каюты или в капитанскую рубку. Зажав фонарик в зубах, Эрван взялся за перекладины и выбрался на следующий уровень. Он протиснулся в круглое отверстие, припоминая все фильмы про подлодки, где парни только и делают, что ежеминутно сигают в люки и закрывают двери с вентилем.

Коридор. Тоже с креном влево, но сухой. Эрван пошел вперед, держась за поручни нависшей стены:

– Алмейда?

Его голос терялся в плеске и хлюпанье. Направляя луч в темноту, он видел только опечатанные двери. Наконец над собой он обнаружил проем – остались только штыри. И снова ему удалось вскарабкаться.

Помещение, наверное, было оружейной или торпедным залом. Длинные полки, гигантские козлы. В слуховые окна проникали лучи серого света, перечеркнутые сверкающим дождем. Пространство переливалось завораживающими полосами, то светлыми, то сумрачными, подвижными, как глубина аквариума.

– Я здесь.

Эрван прищурил глаза и различил сидящую за проржавевшими стойками тень. Он подошел поближе все той же кособокой походкой, одновременно опираясь и цепляясь, чтобы не упасть.

Пристроившийся на рулевом колесе врач, с его вислыми усами, был похож на музыканта шестидесятых: Ника Мейсона, ударника группы «Pink Floyd». Возраст под пятьдесят; у него были длинные волосы и вид викинга, потерпевшего поражение.

– Почему вы назначили встречу здесь?

Тон был агрессивный, зато обошлось без всяких преамбул. Эрван подыскал трубу, чтобы присесть.

– Я думаю, это место сыграло свою роль в убийстве Виссы Савири.

– В убийстве?

– А вы не в курсе?

Врач опустил голову в знак согласия и взлохматил волосы.

– Давайте сэкономим время: расскажите мне, что вы знаете, – продолжил полицейский.

– Я ничего не знаю.

Не лучшее начало для решающего допроса.

– Вы были дежурным медиком для К76 в эти выходные?

– Верно.

– С вами связывались в период с вечера пятницы до раннего утра субботы?

– Нет.

– А в субботу утром, после исчезновения Виссы?

– Тоже нет. Они обнаружили останки на Сирлинге и сразу переправили их прямо в морг.

– Вы впервые были на дежурстве во время посвящения?

– Нет. Я занимаю эту должность лет десять. Сокращение бюджета. А главное, с военных вроде как взятки гладки.

– То есть?

– Некоторые рапорты было бы трудно составить или хранить в архивах. – Алмейда откинул волосы назад, заложив прядь за левое ухо. – Хватит ходить вокруг да около. Что вы хотите знать?

– «Беспредел» – вам это что-нибудь говорит?

– Да.

– Вам уже приходилось лечить ранения, полученные в ходе этого испытания?

– Да.

– Какого рода?

– Множественные мелкие ранения. Порезы. Ожоги.

Эрвану повезло: Алмейда не был приверженцем казенного слога.

– А в медицинскую карточку вы что вписывали?

– Давал волю воображению.

– Почему не изложить факты?

– Правда ничего бы не изменила. Курсанты хором всё бы отрицали, а я бы оказался единственным свидетелем обвинения.

– А на протяжении учебного года вам случается лечить курсантов?

– Конечно. «Беспредел» продолжается весь год. Испытания, то есть ранения, являются частью учебного процесса в К76. И продолжаются все два года образовательной программы. Наравне со спортом и утомительными марш-бросками по ландам.

– И бойцы обращаются к вам?

– У них нет выбора. Остеопаты потребовали бы объяснений, врачи написали бы докладные. Кстати, по большей части эти салаги лечатся сами.

– И как вы объясняете, что никто из них не протестует?

– Они как околдованные.

– Кем?

– В Африке говорят: «Рыба гниет с головы». Это Ди Греко их обрабатывает. Здесь его зовут Долговязый Больной.

– Потому что он сумасшедший?

– Нет, потому что он страдает генетической болезнью, которая деформирует кости.

– Синдром Марфана?

Ник Мейсон покивал головой, словно задавая ритм следующему пассажу:

– А вы неплохо осведомлены.

– Ди Греко по-прежнему в статусе командира?

– Вот уже два года, как его сдали в архив. Никаких обязанностей, никакой ответственности. Он наполовину ослеп и с трудом передвигается. В 2010-м его болезнь резко обострилась. Готов к списанию.

– Как он сумел сделать военную карьеру с таким физическим недостатком?

– Де Голль тоже страдал синдромом Марфана, но ему это не слишком помешало…

Упоминание о Генерале наконец-то обрисовало то связующее звено, которое он так искал.

– Что он делает на авианосце?

– Просто почетное задание, престижные игры. Его присутствие скорее знак терпимости, признание его военных заслуг.

– Каких именно?

– Представления не имею. По мне, так он просто решил умереть на борту.

Значит, Ди Греко оставалось лишь несколько лет жизни. Чтобы было чем заняться, а еще, конечно же, чтобы отомстить судьбе, извращенец втягивал курсантов К76 в круговорот жестокости.

– Вы никогда его не лечили?

– К нему никто и подойти не может. Он отказывается от любого медицинского обследования.

– Почему?

– Ходят разные слухи. Говорят, однажды он прошел МРТ в госпитале. Так машина чуть не взорвалась – столько в его теле металла.

– Протезы?

– Нет, иголки. У него их десятки глубоко в теле. «Беспредел» действителен и для него. Этот парень без конца умерщвляет свою плоть.

– Как фанатичный священник?

– Да, можно и так сказать. Армия – его религия, а боль – его бог.