– Я отзвонюсь, как только появится ясность, – сказал Нильс.

– Что? Да-да, конечно, – ответила Анна, очнувшись от своих мыслей.

Вечером она опять не пошла на пробежку, хотя и обещала сама себе. Одна только мысль о затаившемся в чаще убийце с дробовиком лишала всякого желания натягивать тренировочный костюм и вообще выходить на улицу.

Начался дождь. Маленькие капельки рисовали тоненькие реснички на оконном стекле. Она поужинала и послушала местные новости по радио: бегунов призывают к осторожности. «Тогда я просто обязана остаться дома», – подумала она с облегчением и закурила. И даже не пошла на балкон.

Который час? Почти десять. Самое правильное – пойти спать. Анна выключила радио и забралась в постель. Ноги мерзли. Она надела шерстяные носки, сходила в туалет и вернулась под одеяло. Она вертелась в поисках хорошей позы и никак не находила ее. Плечи казались затекшими. Через час Анна пошла в гостиную, нашла совместный диск AGF и Владислава Дилэя «Симптомы». «Старый друг лучше новых двух, – подумала Анна, открывая банку с пивом. – А как это будет по-венгерски?» Она не нашла ничего подходящего, она все чаще забывала родные пословицы. Жаль, но с этим ничего не поделаешь.

Комната заполнилась электронными звуками. Она сделала тише: все просто, понятно – без пяти коммерческий вариант. Мелодичный поп-саунд и выверенная доза экспериментального нойза начали убаюкивать Анну. И диван вдруг превратился в корабль, а тот вновь понес ее к берегам Тисы, в лето ее детства. Вот папа, он кричит с берега: «Vigyáz, vigyáz»[36], если она заплывает слишком далеко. «Buta apuka, – думает она, – глупый папа, ведь и мама рядом, а она плавает мастерски». Одной ей не разрешали ходить на реку.

Конечно, она ходила туда тайком вместе с Рекой подсматривать за большими мальчиками. Те разбивали за кустами, неподалеку от пляжа, палаточный лагерь и проводили в нем все лето. Анне казалось до сих пор, что она ощущает дым тлеющего костра под котелком, перемешанный с ароматом ухи, раскаленной солнцем глины на берегу и реки. Иногда парни приглашали ее с Рекой пообедать. И Арона с Акосом тоже. То была лучшая уха, которую она пробовала когда-либо.

На берегу по выходным заводили дискотеку, собиравшую молодежь из соседних городков и деревень, не обходилось и без групповых потасовок. Акос уже тогда ходил с ирокезом, и этого было достаточно, чтобы затеять драку. Исключительно из уважения к его отцу полицейские из Канижи ни разу не избивали Акоса, но если драки на дискотеке «Странд» выходили из-под контроля и на место вызывались стражи порядка из соседнего города, то Акос попадал под замес. Иногда он приходил домой весь в крови с ног до головы, а мама плакала и кричала, что ее сын ни на что не годен. Отец к тому времени успел умереть.

Анна очнулась от того, что диск закончился, а она успела задремать на диване. Тишина давила на уши. Анна поднялась и пошла на балкон перекурить. Холодный ночной воздух царапнул по ее голым ногам. Анна оперлась на мокрый поручень. Рукава ночной рубашки намокли.

Ей вдруг захотелось позвонить брату, спросить, помнит ли он, как умер их отец, расспросить его обо всем. Анна была еще совсем крохой, ходила последний год в садик. На фотографии отец был похож на Акоса.

Голоса она не помнила. От него остался только крик с берега: «Vigyáz, vigyáz». А еще Анна смутно помнила, как отец читал ей на ночь сказку: «”Mazsola”[37], точно она».

Акос не ответил. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – сказал вместо него знакомый женский голос. Анна забралась в постель. Сон не шел.

* * *

Мы два года жили в центре приема мигрантов, в лагере, wallahi. Прикиньте, целых два года! Мама очнулась, когда нам наконец-то дали постоянку, а затем и квартиру. Да кто его знает, чё они там тянули. О заявлении на гражданство и говорить не хочется. Мне всегда казалось, что миграционная служба – это такое до фига огромное здание с картотеками. И вот твои документы туда поступают, их запихивают в нижний ящик первой картотеки. Иногда появляется некто, кто перекладывает их в другой ящик. А потом в другой и так дальше. Документы кочуют понемногу вверх к самому верхнему этажу, где в самой задней комнате находится огромный-преогромный письменный стол, а в нем – вот те на! – опять куча ящиков. И все это происходит очень медленно, потому что у тех двух работников есть дела поважнее, кроме как перекладывать с места на место заявления. Им приходится много сидеть на совещаниях и летучках, так что в их рабочем графике редки перекладывания, максимум раз в неделю, а ящиков мильон. К счастью, бумаги никуда не деваются, они не жалуются и не гремят, им не знаком голод. Их не мучает депрессия, они не боятся, им не стремно, и они никогда не жалуются. Проще работать с бумагами, чем с людьми. Пройдет много времени, пока они из нижнего ящика первой картотеки дойдут до нижнего ящика главного стола. Оттуда путь наверх совсем короток, хотя и не близок, а там еще стопка похожих документов.

И потом наступит тот день, когда в рабочем графике чиновника возникнет запись «подписание документов – 9:30–9:45» и твои бумаги окажутся верхними, и – фокус-покус – тебе выдадут ПМЖ. И исчезнет повод для стресса, не нужно будет волноваться, вернут тебя обратно или нет, полиция не повезет в аэропорт, мол, проваливай нахрен туда, откуда ты сюда приехал, потому что мы здесь в Финляндии лучше тебя знаем, безопасно ли там или нет и нарушаются ли твои права человека и права твоих детей. Ведь, смотри, возьмем цыган: жизнь прекрасна на свалках Европы, и если кому-нибудь из финнов придется там оказаться, вряд ли они захотят оттуда уехать.

Ну а когда-нибудь тебе захочется заполучить желанное гражданство, и тогда письменный стол уже будет стоять в канцелярии президента, а там все еще дольше. Так, к слову сказать.

Когда нам выдали вид на ПМЖ, то город арендовал нам квартиру в районе Раяпуро, мы въехали в гетто, и мама оказалась на седьмом небе от счастья. Она не смотрела на улицу, не видела измазанных бетонных стен и полупустых парковок, не видела шпаны с пакетами с клеем на головах. Наверное, она с закрытыми глазами ходила за покупками в маркет, чтобы сохранить иллюзию начала новой жизни. Только вот слушать выкрики алкашей ей приходилось. В построенном из грязного бетона районе, где куда ни кинь взор – везде один сплошной бетонный бурелом, на тропинках кричат мерзкие тролли, подстерегают пауки, а глаза наркоманов светятся неземным блеском.

Мама украсила книжную полку всякой курдской требухой, готовила куббу и слушала на кассетах музыку из прошлой жизни. Отец пришпилил к стене зелено-бело-красное знамя, на котором полыхает солнце даже посреди зимы, установил на балконе тарелку, чтобы телик выплевывал круглые сутки новости из-за далеких гор. Наша гостиная стала похожей на консервную банку, куда не должен попасть воздух, чтобы жизнь отца и матери не испортилась окончательно.