В общем, все было замечательно. На выходные дети обязательно заезжали к ней в гости. Привозили торт и цветы. Веня каждый вечер брал телефонную трубку и подолгу беседовал с мамой. Жаловаться было не на что, и роптать на судьбу смешно.

Потом Надя забеременела и родила двойню – двух девчонок, Машу и Дашу. Девчонки были глазастые и очень хорошенькие – в мать. Теперь оставалось ждать и надеяться, что мозгами пойдут в отца. Хотя и Надя отнюдь не была дурой. Просто читать не любила, да и в театрах позевывала, скучновато ей было.

А Анна Борисовна, и смолоду слабая здоровьем, с возрастом из болячек и вовсе не вылезала. Совсем измучилась, бедная. Веня заезжал теперь к матери через день. Проведать, помыть посуду, постирать белье. Да просто посидеть на краю ее кровати и подержать маму за руку. И поговорить обо всем. Темы их разговоров были неисчерпаемы.

Анна Борисовна звонила Наде и извинялась:

– Прости, деточка! Совсем расхворалась. И тебя, и сына измучила!

Надя не была злодейкой, ни в коем случае. И к свекрови, невредной и добродушной, относилась вполне хорошо. Но… осуждать ее не надо. Любая женщина, предполагаю, на ее месте бы раздражалась. Мужа никогда нет дома – ни вечерами, ни на выходные. А она одна разрывается с девчонками. Очень, надо заметить, шустрыми и проказливыми. Да еще и ждет третьего. Надеются, что мальчишку.

Но родилась снова девочка. Надю все уверяли, что это очень хорошо. В смысле того, что дочки к матери ближе, чем сыновья. Хотя Надин муж Веня эту теорию опровергнул всей своей жизнью и всем своим поведением.

Вене она своего неудовольствия не высказывала. Ума хватало. Ну, почти. Только сетовала на то, как ей нелегко и как она устает. Жаловалась она своей маме. Раздражение на свекровь и мужа, конечно, росло. И кто ее осудит?

Только мама у Нади была женщиной очень умной от природы. Ум и мудрость не зависят от происхождения и образования. Екатерина Петровна внушала недовольной дочери одну простую истину: как сын относится к матери, так же он будет относиться и к жене.

И еще говорила, что мужу про мать ни одного плохого слова. Как про покойника – или хорошо, или никак.

Молодая и здоровая Надя отмахивалась – когда это будет? А пока она в одиночку тянет свой тяжелый воз.

Но время, как известно, бежит быстро. Быстрее, чем нам хочется и кажется.

Анна Борисовна умирала очень тяжело. Отказывали почки. Веня ночевал в больнице. На полу, на старом надувном матрасе у маминой кровати. В последнюю ночь, словно чувствуя ее близкий уход, не отпускал мамину руку. Умерла Анна Борисовна на рассвете, с улыбкой облегчения на губах.

Веня молчал почти два месяца. Надя его не трогала, все понимала. А потом он начал ездить на кладбище. Каждую неделю по субботам.

К жизни его вернули детки – двойняшки Машка с Дашкой и крошечная Анечка.

Надя уже почти не злилась, привыкла, что в субботу утром Веня уезжает на Востряковское. Машу и Дашу он брал с собой.

И Надя немного отдыхала. И девочки на воздухе, и домашние дела можно переделать. Анечка, младшая, кстати, была очень спокойным ребенком. Никаких хлопот. А внешне – вылитая бабушка Аня. Даже как-то не по себе. Просто реинкарнация какая-то.

В общем, все к этому привыкли. Что поделаешь, так, значит, так. Веню не переделаешь. Анну Борисовну не вернешь. Заботы с многодетной матери не снимешь.

Только иногда Надя срывалась, ну если очень уставала или были какие-либо неотложные домашние дела. Дела откладывались – Веня ехал на кладбище.

Даже простуженный, он не пропускал ни одной недели. Летом на дачу приезжал в субботу вечером, после кладбища.

Надя высказывала недовольство маме. А мама спокойно отвечала:

– Мужу ни слова. Терпи. Воздастся сторицей. А его за это только можно уважать.

Вот такая мудрая была у Нади мама.

В сорок лет Надя заболела – онкология. Слава богу, подхватились вовремя, сделали операцию, потом вторую. Веня не выходил из больницы. Спал у Надиной кровати на том же старом надувном матрасе и держал ее за руку. Потом вернулись домой. С девочками сидела, дай бог здоровья, любимая теща.

Началась химиотерапия. Веня ставил раскладушку у кровати жены и поил ее кефиром с солью – так Надю меньше тошнило. Носил на руках в ванную. Мыл под душем мягкой детской губкой. Расчесывал волосы. Кормил с ложечки. В общем, Веня оставался Веней.

Надя, слава богу, поправилась, даже сняли с инвалидности. Пришла в себя, и началась обычная жизнь, со всеми ее проблемами и заботами. Только сейчас Наде казалось, что все проблемы и заботы не неприятности, а одни удовольствия. Многое поняла для себя Надя. Многое пересмотрела и многое вспомнила.

А однажды на кладбище, в день рождения свекрови, стоя у ее могилы, тихо прошептала: «Спасибо, мама».

Хотя при жизни никогда ее мамой не называла. А здесь почему-то назвала. Само вырвалось.

Нюся объявила, что даст отказную на Илюшу при одном условии – ей нужны деньги – десять тысяч долларов, и ни копейкой меньше.

Я пообещала ей большие неприятности. Такие, о которых она и не предполагает. Неделю телефонную трубку она не брала. Видимо, думки думала.

Мне себя не жалко. Я с ней, скорее всего, больше не увижусь. Хотя бы я на это могу рассчитывать и надеяться.

Мне жалко Ивасюков. Валерия и Зою. Они от нее отказаться не могут. Родная дочь. Им нести этот крест до конца жизни.

Ну а мне – свой. И еще я думаю про генетику. И про Илюшу. И мне становится жутковато. Не приведи господи! Пусть эта ржавая кровь Зоиной свекрови кончится на моей бывшей невестке.

С нас довольно. Мы свое уже получили. Или нет?

Две истории из очень прошлой жизни. Немного похожие, но все же разные.

История первая – о нашей родственнице Рите, жене бабушкиного брата. Рита вышла замуж за Колю, дядю Колю, как все мы называли его, перед войной. Приехала она с Украины, из города Павлодара. Была хорошенькая – кудрявая и голубоглазая. Большая рукодельница – и шила, и вязала, и прекрасно готовила. Бабушка со своей невесткой была в очень дружеских отношениях. У Риты с Николаем родился мальчик Толик. Тоже голубоглазый блондин. Жили Рита с Колей не то чтобы в большой любви, но мирно и без скан далов.

В сорок первом, в июне, Рита отправила сына в Павлодар, к родне. Тепло, фрукты, любимые бабка с дедом. Мальчику было семь лет.

Дальше война. Пришли немцы и стали уничтожать местное население. Дед, понимая, к чему все идет, пошел к соседу Прохору, сыну покойного священника, попросил спрятать Толика, тем более что мальчик мало походил на классического иудея – и цветом глаз, и цветом волос. И курносым носом. Так же, как и его мать Рита.

Прохор спрятал мальчика. Хотя прекрасно понимал, что пойдет на виселицу вместе со всей своей семьей – старухой матерью, женой и тремя малыми детьми. Если немцы об этом прознают. Толика одели в холщовую украинскую рубашку, вышитую бывшей попадьей и короткие штанишки. И он ничем не отличался от белобрысых и курносых детей Прохора Быленко.