— Какая?

— Не нужно о Лехе распространяться. Особенно Степанчуку.

— Ты шутишь? — опешил я.

— Какие уж тут шутки, — с сожалением ответил Арсений.

— Сеня, дружище, после вашего конфликта на льду он бы взял твои коньки. Только вообрази, что бы произошло?

— Я не такой растяпа, как Филиппов. Я все проверяю.

— Бречкин нашел бы другой способ унизить тебя. Или еще чего похуже — поломать. У него отлично получается. Его надо остановить. К тому же я мог все предотвратить, но промолчал. В молчании нет ничего хорошего.

— Знаешь, почему мы повздорили с ним?

— Предполагаю.

— Я защищал тебя. Ты хороший человек, хотя и ведешь себя порой как идиот, — признался Митяев. — Сейчас я защищаю перед тобой Леху. Да, он вспыльчивый, но все же отличный товарищ, который любому моему обидчику башку снесет.

— Арс, он плюнул тебе в лицо, — пытался образумить Митяева я.

— У каждого свои недостатки.

— Мне очень хочется смешать его с грязью. Но я не стану. Так уж и быть, — я взглянул на Арсения. — Надеюсь, вы найдете способ пристыдить его сами.

— Разберемся.

— Но если я сейчас вернусь в холл, а он опустит тумбочку мне на голову или сломает Филиппову вторую руку, это будет на твоей совести.

— Не будет он этого делать. Я с ним поговорю. Может, поменяюсь комнатами со Смуриным или Богатыревым.

— Ты ему пару минут назад по носу съездил, — напомнил я.

— Поверь, Петь, это ничего не значит, — произнес Митяев. Я, наверное, никогда этого не пойму. — Пойдем.

Пятница медленно клонилась к завершению. В общаге прибавилось людей. За окном постепенно наступал очередной холодный декабрьский вечер.

— И с чего он дьявол? Вон они как мило общались, — недоумевала Света, поднимаясь с Амирой по лестнице.

— Пацаны часто любят преувеличивать, чего еще сказать, — заявила Амира.

Девчонки поднялись на пятый этаж, где отчетливо услышали мой голос.

— Я с вас всех глаз не спущу! — я намеревался обеспечить беспрекословное исполнение тренерского приказа — хоккеисты реально могли подохнуть со скуки.

— Зачем нас так сторожить? Мы уже не дети, в конце концов, — возмутился Богдан Чибриков.

— А ведете себя как младенцы. Я ни в коем случае не препятствую. Вам никто не мешает взрослеть, набираться сил, опыта и мастерства, но мне кажется, что вы далеко не все спецзаказ природы. Если хотите быть победителями по жизни, нужно чем-то жертвовать. А спортивные достижения — это сплошные жертвы и испытания, постоянное преодоление… себя в первую очередь. Если вас не ограничивать, вы расслабитесь, распуститесь и не сможете настроиться на плодотворную работу и обязательно наделаете глупостей. И то, и другое потенциально может привести к неминуемому краху на пути к цели. Нынче у каждого из вас ответственный год, и ваши результаты, в том числе и личные, под пристальным вниманием — кто лучше, тот и на коне, кто хуже, тот пешком, а кто-то вообще без ног останется. Дабы вы уяснили, что нужно поднапрячься, я, собственно, здесь и тружусь, стимулирую вас на свершения. Не даю дурью маяться, так сказать. Клуб следит за многими из вас — от каждого шага зависит ваша будущая карьера. Все вы мечтаете о славе, богатстве, достойной команде, великих результатах, а этого очень трудно достичь, пиная воздух и отмахиваясь от лишних нагрузок, верно? Чем больше испытаний сейчас, тем легче будет адаптироваться потом. Еще спасибо скажете. Не спорю, что у вас сейчас период такой, когда хочется погулять, повеселиться, побухать. Но вы не должны забывать, что все, вашими трудами построенное, в один миг можно и разрушить. Все вокруг отвлекает: клубы, гулянки, девчонки. Как тут думать о тренировках, правда? А я ваш надежный и постоянный пенок под зад.

— Тебе бы тоже дурью помаяться хоть раз, — предложил Кошкарский. — В этом тоже есть смысл.

— Смысл сейчас в том, чтобы каждый из вас провел работу над ошибками и, не дай бог, не нарушил запрет. Завтра нужен реванш.

— Нельзя всегда быть на службе, — тихо вторил Степе Филиппов.

Антон сидел на диване в холле, грустно уставившись в экран телефона. Я подошел к нему.

— Как ты?

— Бывало и лучше. Скажи, зачем нужно было все это выносить?

— А ты хотел разделаться с ним как-то иначе? Общественное порицание сделает свое дело.

— Значит, личная месть? — задумался Филиппов.

— Да. А чего хотел ты?

— Поговорить с ним один на один.

— Серьезно? Ты хотел его шантажировать или хотел для симметрии поломать и вторую руку?

— Зря ты все это затеял. Я бы не позволил сделать такое со мной, если бы ты сказал, что видел Бречкина в раздевалке.

— Ты тоже его видел.

— Это да.

— Но ты, Антон, сильно не расстраивайся. Помни, что у нас еще остался человек, который ни о чем не подозревает — Степанчук.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты еще можешь поговорить с Алексеем один на один. И поставить условие. И пожелать, чего сердцу угодно. Он сейчас вразумит, что к чему, и будет готов на все. Анализируй это. Все в твоих руках… вернее, в руке, — я подкинул Филиппову отличную идею для шантажа и, кажется, Антон мог решиться на нечто подобное, ибо еще долго не сможет простить Бречкина.

— А доказательства, что это был он?

— Общественное мнение — твое главное доказательство. Я как раз отлично его сформировал.

Все потихоньку разбрелись по своим номерам. Кто-то действительно думал, рассуждал, пытался разобрать игровые моменты минувшего матча. А кто-то, наоборот, стремился забыться, расслабиться и не загружать голову. Действовать нужно завтра на льду. Однако абсолютно все в пятницу предвкушали, что, несмотря на запрет, их намеченная тусовка состоится. И неважно, приедет ли она сюда или им нужно будет добираться до нее самостоятельно.

— Вот безнадега, а! — протянул Митяев. — Как в тюрьме. Пива, что ли, попить?

— Смеешься? — спросил зашедший в их номер Сергей Соловьев.

— Вовсе нет.

— А у тебя есть?

— Пусть заливает дальше. Но я могу сгонять, — совершенно серьезно заявил Брадобреев.

— Может, дождаться Даню? Зачем осквернять хмелью привкус настоящего алкоголя? И вообще: стоит ли куда-то рыпаться, раз мы наказаны? — задал закономерный вопрос Кошкарский.

— Я не ожидал услышать такое от тебя, — сказал Митяев, повернувшись на скрипучей кровати.

— Так даже интересней, — воскликнул Паша Брадобреев. — Не просто уйти, а оставить двух этих говнюков с носом. А утром в субботу мне уже будет глубоко до пизды, какое наказание последует.

— Да никуда ты, Пашка, сейчас не выйдешь, — махнул рукой Соловьев. — Ночи надо ждать.

— Ты во мне сомневаешься? — Брадобреев с прищуром посмотрел на Соловьева.

— Ну давай, — готовился спорить Сергей, — яви чудо!

— Будет тебе