В письме от 15 февраля Владимир упоминает человека, видимо, очень близкого Алексею. Можно предполагать, что речь идет о его незаконнорожденном сыне, получившим фамилию Чесменский; судя по тому, что В. Орлов своего сына Александра называл Алексашей, можно сделать вывод, что и Алексашу Алехана также именовали Александром: «О твоем Алексаше, Алехан, могу сказать мне и тебе в удовольствие, что он ведет себя очень хорошо. Мои старания при воспитании ребят все на тот предмет клонятся, о котором ты в одном из твоих последних писем упоминаешь, то есть доброе и честное сердце всему предпочитать. Василий Григорьевич Шкурин (камердинер Екатерины II. — Л.П.) упросил меня, также и Димон, чтоб я его детей взял к себе и послал бы в чужие края нынешним летом. Я согласился на оное и двоих меньших взял к себе месяц на другой, на третий, чтоб они развыклись с родителями и сноснее им была разлука, а летом пошлю их с хорошим человеком всех троих в чужие края» [44/1, 195]. Речь идет о выезде детей за границу для обучения. Дети В. Шкурина, среди которых воспитывался, как мы уже знаем, сын Г. Орлова от Екатерины II А. Бобринский, были посланы так же, как и упоминаемый здесь Алексаша.

В этом письме впервые выходит из постоянного дальнейшего пребывания в тени фигура некоего Димона, упоминаемая в переписке В. Орлова несколько раз впоследствии, но оставшаяся неразгаданной. В. Орлов-Давыдов предполагал, что Димоном братья Орловы меж собой называли некое близкое им лицо, настоящее имя которого не подлежало огласке.

В мае 1772 г. по просьбе А. Орлова к итальянским берегам прибыла еще одна эскадра под командованием Чичагова, который по прибытии к о. Минорка сдал руководство ею майору М. Коняеву.

А. Орлов в это время уже знал, что турки, прикрываясь мирными переговорами и затягивая их, решили провести его, собрав все остатки своих судов из разных морей в один кулак, и нанести ответный сокрушительный удар. Но обмануть Алехана было не просто. У А. Орлова была превосходно поставлена разведслужба, и он принимает решение, не теряя времени, разбивать турок по частям. И сначала у египетских берегов лейтенантом Алексиано, а в конце октября 1772 г. майором Коняевым вблизи Патраса были полностью разгромлены две значительные группировки турецких сил. Эти победы посеяли панику и в Александрии, в результате которой здешний комендант распорядился стоявшие у берегов суда затопить, а войска с них переправить на сушу для обороны крепости и порта.

Таким образом, русские получили полный контроль над движением судов в Средиземноморье. Они арестовывали турецкие торговые суда и причисляли их к русским флотилиям, товары конфисковали. Конфискация продовольствия и вооружения, предназначенного для турецких войск, производилась также и с судов союзных туркам держав.

Успехи русского флота и продумаш1ая тактика в Средиземноморье, предусматривающая гуманное отношение русских к пленным туркам, доброту при общении с местным населением, пробудили интерес итальянцев к России в целом. Их газеты сообщали, что любопытство массы людей к нравам, обычаям, религии русского народа приводит к изменению бытующего здесь представления о русских как о невежественных варварах. С другой стороны, в России поднималось чувство национальной гордости. Старый друг Орловых, секретарь императрицы Г. В. Козицкий, на вопрос одного из итальянских деятелей о службе в российских храмах с гордостью отвечал: «Мы, русские, в наших церквах пользуемся только родным языком».

В апреле 1769 г., когда Алексей и Федор обосновались в Венеции, туда же, с остановкой в Вене, выехал в качестве «пенсионера» для стажировки, имея конечной целью получение диплома академика Болонской академии, один из самых талантливых композиторов века Екатерины Максим Созонтович Березовский (1745–1777). Возможно, об этом заранее были извещены Орловы и, конечно, находившийся также в Италии И. И. Шувалов, бывший при Елизавете директором «Академии трех знатнейших художеств» (живописи, скульптуры и архитектуры). Русский главнокомандующий, везде имевший глаза и уши, немедленно сведал о прибытии талантливого музыканта.

Там же находился с лета 1768 г. более известный в последующие годы другой начинающий талант — Дмитрий Степанович Бортнянский (1751–1825). Его сопровождал вызванный Екатериной в Петербург на службу в качестве капельмейстера придворной капеллы известный в то время всей Европе музыкант Галуппи, обучавший также особо одаренных российских мальчиков.

Оба прославленных впоследствии музыканта впервые попали в Петербург в качестве талантливых певчих для придворного хора из Малороссии — первый из Киева, а второй из глуховской певческой школы. Березовский был единственным русским солистом в операх при дворе Петра III, остальные роли, в том числе и мужские, исполняли итальянские примадонны, так как европейские кастраты стоили огромных денег.

С юных лет Максим сочинял музыку; прослушав несколько его хоровых произведений, Галуппи не мог поверить, что их автор — российский мальчуган. При Екатерине талант его проявился настолько, что сообщения об исполнении его сочинений вписывались в камер-фурьерский журнал, в котором малозначительные события не фиксировались. Запись в августе 1766 г. гласила: «Для пробы придворными певчими пет был концерт, сочиненный музыкантом Березовским».

В эти годы Максим создает одно из самых своих выдающихся произведений «Не отвержи мене во время старости», потрясавшее слушателей силой воздействия даже много лет после загадочной смерти автора. Юный музыкант создал музыку, поражавшую неизъяснимой тревогой перед одинокой старостью, истощением духовных и физических сил. По странному стечению обстоятельств и роли в придворном театре доставались Максиму преимущественно трагические.

В Италии М. Березовский, с блеском выполнив вступительное испытание, получил в 1771 г. заветный диплом, весьма высоко ценившийся в Европе (кстати, в одно время с Березовским в Болонской академии обучался Моцарт).

Выдающийся (если не сказать — гениальный) композитор по неизвестным причинам повесился в 1777 г., успев использовать лишь малую долю своего огромного таланта во славу российской музыкальной культуры. А в конце XX века его светлое имя волею судеб затмила подлая тень ненавистного всей России однофамильца-нувориша.

Другому выдающемуся русскому композитору, Бортнянскому, (как и всей России) повезло больше, он оставил богатое музыкальное наследство. Попав ребенком из глуховской певческой школы прямо ко двору императрицы Елизаветы Петровны, он сразу обратил на себя внимание двора ангельским голосом и был поставлен исполнять сольные партии. В самом начале его судьбы произошел из ряда вон выходящий случай, когда семилетний мальчонка, устав от затяжных репетиций, незаметно для себя и окружающих заснул во время службы на пасхальной заутрене, происходившей в присутствии императрицы. Когда настала минута его сольного вступления, регент, руководивший хором, взмахнув было рукой, с ужасом вдруг заметил отсутствие певчего.

Произошло замешательство. Взбешенный регент, увидев безмятежно спящего у стены певца, которого безуспешно пытались привести в чувство, указал на другого мальчугана для исполнения партии.