— Не грусти. Он ушел.

Мы смотрим друг на друга. Мы обе испытываем большое облегчение, хоть и по разным причинам. Матильда оглядывает мою гостиную, задерживаясь взглядом на каждом предмете.

— Мне нравится твой дом, — говорит она. — Гораздо лучше, чем когда здесь жил дядя Жюль.

В тот момент я была рада это услышать, однако впоследствии мне пришлось убедиться на собственном горьком опыте, что Матильда из тех детей, которые замечают решительно все. И ничего не забывают.

Маман и Луиза заключили перемирие на время ликвидации последствий катастрофы. Они вместе осматривают мой порез. Оказывается, Луиза работает медсестрой в больнице Вильжюиф.

— Обычно у моих пациентов рак, а не порезы, — говорит она. — Но я вижу, что швы здесь не нужны. Рана чистая. Смотрите, Маман, я наклею две полоски пластыря, они стянут края раны, и все само заживет. Voilà.

Наконец-то! У Луизы обнаруживаются навыки и уменья, которых нельзя не признать. Маман с невольной гордостью произносит:

— Моя невестка — квалифицированная медсестра, вам повезло.

О да. Боже, боже.

Маман усаживается напротив. Сейчас она будет faire la morale[99]. Я это ясно вижу.

— Ecoutez[100],— начинает она, — конечно, это не мое дело, но по-моему, этот человек вам не пара. Он не может сделать вас счастливой, наоборот, от него одни неприятности. Скажите только слово, и мои мальчики его на порог не пустят. Он обычно является по вечерам, так?

Лоран и Жан-Ив разыскали Бернара, который сидел в кафе и дулся. Все трое столпились у входной двери. Они видели, как он убегал. Меня это заявление застает врасплох.

— У него “ситроен”, да?

— M-м… Да, как будто бы.

— Зеленый?

— Ну-у… Зеленоватый.

— Черт. Мы не успели запомнить номер.

— Но теперь мы его не упустим.

— Какой он из себя?

— А?

— Вот же он! — восклицает Маман с непогрешимой проницательностью и хватает с телевизора заветный портрет. На фотографии мы с Джорджем стоим в обнимку на фоне декораций “Южной Пасифики”.

Может быть, однажды,

Вечером волшебным

Встретишь незнакомку

Ты посреди толпы…[101]

О господи, и вокруг кокосовые пальмы и вся наша труппа — все в костюмах американских матросов. Соседи с пристрастием изучают снимок. Джордж в гриме и в парике, обнаженный до пояса, в набедренной повязке. Гирлянда цветов обвивает накладной бюст из кокосовых орехов и волосатые плечи. Я же выгляжу как обычно: фиолетовая футболка и волосы дыбом. Тут же и Джеймс, рядом с матросами — делает вид, что танцует хорнпайп[102]. Merde.

— Я — художественный директор театральной труппы, — блею я беспомощно.

— Ah, c’est pour ca…

— C’est sur scene.

— Il est acteur![103]

Да, господи-помоги, он актер.

— Мы найдем его, — говорит Жан-Ив решительно. — Мы его остановим.

Август обрушивается шквалом дождей. Мы все прячемся в домах, за постукивающими бамбуковыми занавесями, и наблюдаем оттуда, как потоки воды заливают площадь. Я уже подхожу к финалу третьего акта, пьеса летит на всех парусах. Мальчики, несмотря на погоду, не теряют бдительности. Они организовали патруль в вонючем проулке и прохаживаются там в плащах и глубоко надвинутых бейсбольных кепках. То и дело раздается стук в дверь:

— Все в порядке, мадам?

— Да-да, merci, Лоран (мерси, Жан-Ив, мерси, Бернар).

Они купили себе дубинки и лыжные маски для ночных дежурств и явно получают от всего этого большое удовольствие. Вся крошечная деревня гордится ими, тень их славы падает и на меня. Пару строк на эту тему появилось даже в колонке “местные новости” в “Миди Либр”. Я не чувствую за собой никакой вины. Наоборот, я стала частью местного сообщества.

Теперь, когда жара наконец спала, мы с Матильдой совершаем вечерние вылазки. Пока что она успела показать мне только Средиземноморские Сады и мемориальный музей катарских мучеников. Я познакомилась с мужем и с любовником Николь. Они оба поклялись изрубить в мелкие куски моего проклятого актеришку, и пусть он не смеет сюда и носа сунуть. На кухне сплетничают о том, что англичане совершенно не умеют обращаться с женщинами. Учитывая те ужасы, о которых они сами недавно рассказывали, я не думаю, что нас разделяет такая уж пропасть — если не считать Ла-Манша.

Представление продолжается. Но Джорджу я не говорю ни слова, и это при том, что мы звоним друг другу каждый день.

— Кажется, ты стала ладить с соседями, — добродушно говорит он во время одной из наших ночных бесед. — “Короля Лира” принимают прекрасно. Джеймс пошлет тебе по факсу пачку положительных рецензий. Мы все просто летаем. Ты должна гордится нами, дорогая.

Я разражаюсь приличествующим случаю воркованием.

Приходит факс с километрами хвалебных отзывов. Я читаю их по мере того, как они вылезают из аппарата, и испытываю законную гордость. Но в конце меня ждет ложка дегтя. Веселая приписка от Джорджа:

Привет, старушка!

Отличные новости. Нарбоннский фестиваль театров под открытым небом пригласил нас срочно заменить труппу “Гаррис Экторс”. Те, кажется, объявили забастовку. А у них в этом году шекспировская тема. Как тебе это нравится: L’Homme, ses pièces, sa signification universelle![104]И они хотят нашего “Лира”.

Фестиваль проводится с 17 по 28 августа, мы заняты в нем вторую неделю, все расходы оплачены. Нас поселят в гостинице “Золотой лев”, детали я сообщу. Я приеду пораньше, чтобы все устроить. Встретишь меня в Монпелье?

Целую, обнимаю,

Джордж.

Оплатили расходы! У комитета фестиваля деньги, видимо, лезут из ушей. Любой ценой я должна не допустить Джорджа в деревню! Нарбонна всего в тридцати километрах отсюда. Ладно. Будем надеяться, он будет слишком занят — ему придется бегать по амфитеатру, или где они там играют, проверяя, хорошо ли слышно. Я выпиваю три порции виски и только после этого сажусь писать ответ.

Мой дорогой Джордж,