Поэтому и не договорила. А миссис Васкес и не ждала никаких оправданий.

Вызванный телефонным звонком, в школу явился папаша Пруитт. Высокий, огромный, лохматый, похожий на гризли не только внешне – при виде его становилось так же страшно. Понятно, почему Иззи не захотел признавать, что во всём виноват сам – словил бы прилюдно крепкую затрещину. И Эмберли оставалась надеяться только на Таню. А с кем еще намерен разговаривать этот медведь? Не с ней же самой?

Таня ввалилась в кабинет директора возбуждённая, встрёпанная и ‒ Эмберли легко определила ‒ не совсем трезвая. Возможно, остальные этого не заметили, им уже было не до мелочей. Неестественно бледная миссис Васкес суетилась ещё больше обычного: слишком боялась последствий, слишком опасалась резонанса этой ситуации, слишком переживала за свою шкуру. И папаша Иззи, только подкреплял ее страхи – орал, что всех засудит: и школу, и Васкес в частности, и Таню. Последней непременно придётся оплачивать лечение его бедняжки, а заодно и моральный ущерб, нанесенный ранимому отпрыску ее жестокой девчонкой. А если горе-родительница не в состоянии нормально воспитать дочурку, пусть отправит её в исправительную колонию – там подобным и место!

За Таней, конечно, не заржавело: она не выслушивала его смиренно, не молчала, Мистер Пруитт тоже узнал от неё о себе много «хорошего». Но позже досталось и Эмберли. Ото всех: от папаши Иззи, от матери, от учительницы. И она ничего не могла сказать в своё оправдание – её просто не слушали! Поэтому Эмберли тоже старалась не слушать, мысленно отгородившись от урагана бьющих в неё возмущённых и злых восклицаний, но они прорывались, хлестали по лицу.

Эмберли едва сдерживалась, чтобы не накрыть голову руками, сжаться, присесть, превратиться в маленькую-премаленькую горошинку, закатиться за стол и спрятаться за его потертой ножкой. Или лучше даже стать невидимкой. А ещё она представляла, что сейчас, вот прямо в эту секунду, дверь кабинета откроется, войдёт Одри и крикнет: «Отстаньте от Эмберли! Она не виновата!», и расскажет, как всё было на самом деле. Но ничего такого не случалось, и Эмберли уже сама начала верить, что виновата ‒ она ведь, и правда, желала, чтобы Иззи упал и разбился, ‒ и готовилась вылететь из школы, отправиться в детский дом или в исправительную колонию. И вдруг…

Дверь действительно приоткрылась, чуть-чуть. Потом распахнулась пошире. Эмберли уже собиралась воскликнуть «Одри!», но это оказалась вовсе не подруга, а Дик Маршалл – одноклассник, мальчик с ясными голубыми глазами. На занятиях он сидел с девочками за одним столом, но никогда не набивался в друзья – больше молчал, наблюдал за остальными со стороны. А ещё он нравился Одри. Та призналась в этом Эмберли по большому секрету.

Дик Маршалл. Меньше всего Эмберли ожидала увидеть здесь именно его. Он стоял в дверях неподвижно и, как обычно, молча. А взрослые, конечно, его не замечали. И не заметили, если бы Дик не стукнул: сначала слабо, а потом сильнее.

Первой посторонний звук услышала миссис Васкес и обернулась. А за ней обернулись и Таня с папашей Пруиттом.

‒ Чего тебе, Дикки? ‒ мгновенно изменившись в лице и голосе, ласково проворковала учительница.

Маршалл на секунду сжал губы, потом глубоко вздохнул и произнёс, чётко разделяя слова:

‒ Мэдисон не толкала Иззи. Он сам залез на бордюр и упал.

И в один момент для Эмберли всё закончилось.

Уже довольно смутно вспоминалось, как учительница нарочито-ласково принялась попрекать Эмберли за то, что так сразу не объяснила обстоятельства. Мать рывком прижала дочь к себе, а Пруитт-старший все-таки отвесил нехилый подзатыльник наследничку. Впрочем, возможно, это как раз и были подменные воспоминания.

Но Эмберли запомнила навсегда: это чувство, когда ты ничего плохого не сделал, а тебе никто не верит. Когда тебя осуждают. Когда ты сам себя осуждаешь просто за то, что лишь представлял себе нечто подобное из происшедшего. Поэтому она хорошо понимала, что испытал мистер Кэрриган, когда выслушивал обвинения Саванны, когда сидел дома, а под его окном толпились ненормальные тётки с плакатами, когда в новостных выпусках твердили всякую ерунду. И ей тоже знакомо состояние, когда ты знаешь правду и пытаешься её рассказать, но никто не хочет тебе верить без убедительных подтверждений со стороны.

На очередной перемене, оказавшись рядом с кабинетом английского языка, в котором вёл занятия мистер Кэрриган и заметив через широко распахнутую дверь, что там никого нет, Эмберли вошла внутрь, схватила крайний томик с верхней полки, раскрыла на нужной странице, написала: «Там, где существует тайна, правосудие невозможно», а потом выскочила из класса и быстро зашагала вдоль по коридору, свернула за угол.

Щеки горели, лихорадило. Пожалуй, сейчас она достойный объект для психологических изысканий – хоть диссертации пиши и защищай учёные степени! Может, мать и надеется, что ей еще приплатят за сеансы с дочерью? Не пропадать же столь ценному экземпляру просто так!

‒ Мэдисон, ‒ неожиданно в размышления вторгся голос Дерека, – опыты над людьми запрещены Конвенцией ООН.

‒ А? ‒ девушка смутилась и растерялась.

Неужели последние мысли она произнесла вслух? То есть, плюс ко всему, выходит, что она еще и разговаривает сама с собой? А Дерек это услышал. И что он теперь может подумать? И, кстати…

‒ А ты почему здесь?

‒ В смысле? ‒ озадачился парень.

Эмберли с силой втянула воздух и решительно выпалила:

‒ Почему ты опять мне встретился? Следишь за мной?

Дерек застыл, вперив в неё потрясённый взгляд, а Эмберли стало не по себе.

Значит, она не ошибалась, когда предполагала, что все его внезапные появления поблизости неслучайны? А теперь она его подловила, и он испугался и насторожился.

‒ Мэдисон, ‒ медленно и вкрадчиво произнёс Дерек, ‒ а ничего, что у нас обоих сейчас алгебра, и мы стоим в двух шагах от дверей нужного кабинета?

Модуль мистера Роуэна вернул Эмберли в мир реальный. Сегодня у губошлепа было плохое настроение, и он решил отыграться на учениках: раздал листочки с тестами по последней пройденной теме и сообщил, что, если кто-то не решит, будет ходить на дополнительные задания в течение всей недели.

Весело. Особенно с учётом того, что на Эмберли математик посматривал как-то уж чересчур подозрительно, словно имел к ней личные претензии. Но, вероятно, и в самом деле имел ‒ она же частенько пропускала его занятия.

Хотелось надеяться, у Эмберли достаточно знаний, чтобы написать хотя бы на «D» ‒ чисто визуально задания не выглядели такими уж страшными, ‒ потому что сидеть на дополнительных занятиях ей совсем не хотелось. Её и так сегодня ожидает визит к найденному мамашей «крутому» психотерапевту, а она поклялась обязательно сходить, да и сама считает, что ей это не помешает. Она действительно устала от навязчивых мыслей, от бесконечных подозрений, от гнетущего чувства вины в том, в чём не слишком уж виновата, а ещё от ощущения, что за ней кто-то постоянно наблюдает.