Так бывает, когда начинает болеть, например, зуб и ты как бы случайно прижимаешь ладонь к щеке, еще не обозначая словами то, что в конце концов потребует точного определения, сдавленного «да что же это такое», звонка стоматологу: «Да вот что-то дикая боль, ну просто дикая», звонка кому-то еще: «Я не могу больше, просто не могу больше», блаженство шприца, полного лидокаина, крошечная боль от укола, и когда все пройдет, можно наконец выплакаться.

«Экшны» происходили достаточно редко, иногда в месяц раз, но Урсула готовилась к ним очень хорошо, тщательно, сочиняла сценарий, стараясь не повторяться, а то сколько можно, все эти невольницы и «лолиты» в юбках-клеш уже надоели. Сама подготовка была счастьем, и подготовка к подготовке была счастьем, писать она любила остро заточенным карандашом, аккуратно снимала лезвием тонкие слои древесины, один за другим, обнажая тончайший графитовый стержень.

— Урсула, сядь сюда, — сказал Господин, перебирая пальцами какие-то глянцевые бумаги, и она поняла все.

Он никогда не называл ее по имени без уважительной причины.

— Да, — сказал Господин, — это так. Я уеду уже сегодня, такси через тридцать минут. Клинику открываю не здесь, а в Москве, и все готово уже. Квартира твоя, прописал тебя месяц назад. Я не вернусь. Принеси ключи.

Жестом указал на ошейник, полоску черной кожи животного, два года покоящуюся на ее коже.

Все произошло, такси не опоздало, никаких особых разговоров не было, Господин понимал, что любые разговоры будут оскорбительны для Урсулы, они значат мало, а она хочет много, она не получит ничего. Но что-то он говорил, она просто не слышала, не слышала, не слышала… Не плакала, дверь закрылась, все было плохо. Она поверила, что утром придумает что-нибудь, надела смешную пижаму в цветочках и кошечках, легла в кровать и пролежала до утра, почти не ворочаясь.

Утром собрала необходимые вещи и пошла в ванную. Включила воду.

Больно сжимали запястья и предплечья какие-то тряпки, отвратительно пахло мясными помоями, гудело в голове, такой равномерный рокот, напоминающий звуки приближающегося поезда в тоннеле метро. Глаза открыть получилось, и Урсула увидела Марусечку, красную и зареванную. Марусечка стояла слева и чуть позади, а слева и чуть впереди стояла сердитая толстая врачиха, у нее на красном лице независимо произрастали усы и немного борода.

— Идиотка, — приветствовала ее врачиха, — глупая дура. А о родителях ты подумала, прошмандовка безмозглая?

Урсула заплакала, гул в голове усилился.

— Мужики в доме есть? — спрашивала усатая врачиха. — Я, что ли, ее в машину потащу? Да, гони давай, позови кого-нибудь. Вещи ее потом привезешь, тапки вон возьми и чашку. Шевелись, что ли, стоит, тоже еще… фефела!

Марусечка зашевелилась. Выломанная дверь щерилась гнутыми шурупами.

— Мама, ну что ты вечно, — сказала Урсула, забираясь с ногами на табуретку, — придумала с этой дверью еще… Дурацкая идея.

— Дурацкая? — Мама Урсулы возмущенно оглянулась, на минуту оторвавшись от яростного перемешивания в миске яиц, молока и муки, собиралась напечь оладьев с яблоками. — Что ты говоришь, дурацкая, а с выломанной дверью жить полгода — это не дурацкая идея?

— Не дурацкая, — согласилась Урсула и захрустела ржаным соленым сухарем, — с Маруськой было не страшно. Она знаешь какая отважная, Маруська!.. Лучше сторожевой собаки.

— Знаю. Перестань есть всякую дрянь, сейчас будут оладушки. Тебе отец ничего не говорил?

— О чем?

— Ну… О моих новостях.

— Нет.

Мама Урсулы поставила чугунную сковороду на огонь, наскребла с рифленых стенок жестяной банки топленого масла, красивого желтого оттенка, стала размельчать его ложкой на более мелкие фракции. Посмотрела на худую дочь с перемученным лицом и заговорила, интонационно выделяя слово «конечно»:

— Это, конечно, еще не окончательное решение, но мне предложили хорошую должность в недавно основанной авиакомпании… В Москве. Я, конечно, еще не дала согласия…

— А почему ты не дала согласия? — Урсула догрызла один сухарь и потянулась за другим.

— Да я бы дала, конечно. — Мама Урсулы выразительно закатила сильно накрашенные черным и розовым глаза. — Но ты-то как? Как тебя здесь оставить? Дочь! Я прошу тебя. Поехали со мной. Конечно, с учебой надо будет что-то решать, но, в конце концов, есть заочное отделение… Рассмотрим варианты…

— Эй, эй! — Урсула испуганно привстала, даже перестав жевать. — Какие еще варианты, ты что, у меня все нормально, ты что. Я никуда не поеду, у меня университет, Маруська, новая работа, квартира и отец…

— Отец. С его негритянкой.

— Да, отец с его негритянкой, и я буду тебе звонить каждый день…

— Звонить!.. Что твои звонки! Ты будешь приезжать. Каждую неделю.

— И приезжать каждую неделю, мама, у меня все хорошо, ну, правда же, ну…

— Не знаю, не знаю. — Мама Урсулы красиво прижала наманикюренную руку к основанию шеи. — Мне очень неспокойно… Кстати, пока ты… болела, я только и делала, что получала для тебя повестки в суд, что там такое… я вся изнервничалась…

— Ничего, мам.

Через несколько дней ей предстояло появиться в свидетельской роли на судебном заседании. Будет слушаться дело, подсудимыми по которому являются люди, ставшие ей близкими. Ставшие ей кругом, средой обитания и атмосферой. В июне, два месяца назад, на одном из собраний Дискуссионного Клуба погибла Николь, такая нежная. Будучи зафиксированной на скамье, в процессе зеркальной флагелляции, красивой эротичной акции, приуроченной ко дню свадьбы видных деятелей сообщества, она задохнулась с новым кляпом во рту, красно-черным и изысканным. Перестала дышать. Заметили поздно. «Такие дела», — прокомментировала Кэрол.

Звонок в выломанную дверь дал возможность не отвечать матери. Урсула облегченно выдохнула. Мама Урсулы облегченно выдохнула тоже: родительский долг можно было считать выполненным, все спросила, все сказала, теперь нажарить оладьев с яблоками, позаботиться о неприкосновенности жилища и уйти в свою жизнь.

— Это мастера, это мастера, — бодро проговорила она, — мне наша главбух рекомендовала, хороший кооператив, ты не представляешь себе, дочка! Работают сплошь квалифицированные кадры, инженеры, профессора… Опытные студенты-технари! Отличники!.. Бронированные железные двери, великолепные замки типа «паук»…

— Замок системы «паук», — не спорила Урсула, — это прекрасно. Студенты-отличники — вообще выше.

— Выше чего?

— Всех похвал, мама.

— Здравствуйте, — молодецки громыхнули из прихожей квалифицированные профессора, — разрешите приступать?

— Да-да, а вот конечно, а как же не приступать, — засуетилась мама Урсулы, оттаскивая в стороны обувь двух сезонов, Урсулину и Марусечкину, маленький стул, расписанный под хохлому, большой кожаный портфель, набитый неизвестно чем. С таким мог бы ходить в баню иной квалифицированный профессор, только добавить березовый или дубовый веник по выбору.