Думаю о том, что никогда не соотносила Его с нежными мальчиками, похожими на девочек, их хочется переодеть в шелковое платье с широкой юбкой, поставить лицом к стене, оглаживать гладкие плечи, развитую мускулатуру, все эти бицепсы, трицепсы, такие безобидные. Потом переместиться ладонями на дельтовидную мышцу, скользнуть к наружной косой мышце живота и спуститься наконец к паховой связке, чтобы убедиться: эрегированный.

Таким нежным мальчикам подходит имя Джек, мне кажется. Мальчиков с именем Джек нетрудно представить на специальных козлах для флагелляции: руки фиксированы врастяжку по бокам, ноги — согнутыми в коленях. Ты стоишь в прямой стойке, лицом к обнаженной спине мальчика Джека и его аккуратным ягодицам в форме бобов, сжимаешь правильным хватом плеть, делаешь несложный локтевой замах, наносишь первый удар.

Ты думаешь, что это будет сложно, но сложно только начать, это общее правило, и за первым ударом следует второй, третий, а потом ты вспоминаешь про себя «рука бойца колоть устала» и понимаешь, что же это значит на самом деле.

Да, и еще ведь есть самая обратная связь. Когда мальчик Джек чуть-чуть, но подается телом к твоей плети. Вот это. Он не жертва, и ты не палач. Ничья голова не полетит в корзину из настоящих ивовых прутьев, где-то я недавно видела такую, никому не взрежут живот и не вытащат синеватые кишки, развесив их вокруг.

Открываю рот и говорю вслух, разделяя слова на слоги, излишне артикулирую:

— Я не жертва. Я не палач.

Мне Он не объяснил, откуда возникла такая идея — поменяться ролями, примерить на себя роль нижнего, боттома, раба, дело ведь не в терминах. Я знаю, что, сделав первый удар, я продолжу, справлюсь, закончу начатое. Не знаю вот только как раз, стоит ли начинать.

Кран в ванной комнате не похож на кран, а похож на шар. В стародревние времена на школьных дискотеках приблизительно такие раскручивали под потолком… У меня существовало три сменных костюма для походов на дискотеки, у Марусечки — шесть, мы иногда менялись, увеличивая число комбинаций до девяти.

Я думаю о том, что никогда не соотносила Марусечку с хитрыми бабами, влезающими поближе, чтобы удобнее было обманывать и красть. И сейчас не соотношу.

Марусечке было плохо. Не желая погибать, она схватилась за ближайшую руку. А то, что этой рукой оказалась рука Савина, ну кто ж виноват. Савин, он такой. Хорош для спасения.

Неслышно ступая, заходит Он. На его запястьях наручи грубой черной кожи, как-то исхитрился застегнуть самостоятельно.

— Я готов.

Молчу. Но Он понимает. Господи, прошло сорок тысяч лет, а он понимает.

— Но поговорить-то мы можем?

— Мы можем, да.

Он быстро задирает черный длинный рукав. Там азбукой Брайля записана моя старая жизнь.

— Я ведь знаю. Узнал позже. Ничего не сделал. Самый позорный поступок в моей жизни, веришь?

— Верю. Не верю. Какая разница? Здесь душно, очень, очень! Может быть, стоит пойти куда-нибудь в комнату?

Он быстро кивает, несколько раз, и мы возвращаемся. Я вновь отпиваю вина и спрашиваю. Сколько раз я задавала этот вопрос себе и остальным, только не ему.

— А что все-таки произошло тогда?

— Я испугался, вот что. Слишком влюбился в тебя. Да что влюбился, это неправильное слово… Ты улыбаешься?

— Просто улыбаюсь.

— Со всех точек зрения, со всех сторон любить тебя так сильно было недопустимо. Верхний, стоящий на коленях перед нижней?

— Почему обязательно на коленях?

— Любовь ставит на колени.

— Да. Наверное.

— Я знал, что тебе придется нелегко. Это меня даже радовало. Потому что мне и самому было…

— Больно.

— Да, очень больно, а я ведь не люблю боли.

— А я люблю и сейчас тоже.

Он разливает вино. Ставит бутылку на пол. Паркетная доска светлая, почти белая. Наверное, ясень.

— Я виноват в гибели дочери. Это очень тяжело. Я хотел бы хоть немного прикрыть эти чувства чем-то сверху. Заместить их частично на боль. Я пробовал, встречался с людьми, с женщинами, они давали объявления на сайтах и в журналах: Домина унизит вас. Но когда доходило до дела, отказывался всякий раз. Ну… Сложно об этом говорить… Чувствовал страх. Знал, что мне будет стыдно выказать свой страх именно тебе. Знал, что буду вынужден стерпеть. Ты молчишь?

— Просто молчу. Думаю. Я не смогу быть Вам полезной. Я уверена, что спасение — оно не там, где Вы его ищете. Точно.

— И это ты говоришь? Ты, которая все время пряталась за боль.

— Зря я все время пряталась за боль.

Он включает проигрыватель компакт-дисков. Хорошая музыка, звуки фортепиано.

— Пианист Keith Jarrett мог посреди концерта, если в зале кашляли, бросить играть и уйти, а через десять минут вернуться и прочитать зрителям лекцию о том, что так, как он, не играет больше никто на свете, и зрители не понимают, как ему сложно, когда в зале кашляют, — говорит уже своим обычным голосом.

Я пью вино, привычно одергивая длинный черный рукав.

* * *

Через три часа я поднимусь по крутой лестнице своего подъезда, пройду мимо нарядной двери Людочки, начну выуживать из сумки ключи, но ковыряться в замке не приходится, потому что навстречу выходит Савин. Он выглядит как-то необычно, в первый момент я не соображу, почему.

— Где ты была? — громко спрашивает он, почти выкрикивает, и я соображаю. Савин выглядит странно, потому что он взволнован. Савин не волнуется никогда.

— Почему телефон отключен? Что произошло?

И еще раз:

— Где ты была?

Прохожу в квартиру, балансируя на одной ноге, снимаю сапоги, а шубу не снимаю. Как есть, в шубе прохожу на кухню, сажусь на диванчик, немного выставляю вперед себя правую руку. Мне кажется, этот жест должен быть понятен Савину, и он хоть немного помолчит, но он стоит на пороге и агрессивно продолжает:

— Твоя мама звонила раз сто, вся изнервничалась, ребенок переживает, куда ты запропастилась, что это за номера такие — то сидит дома безвылазно, как целка-невидимка, то исчезает на целый день!..

— Ты что, не видишь мою руку? — спрашиваю я.

Савин наполовину произносит слово «офигела», закрывает рот и молчит — он прекрасно видит мою руку, я уверена.

— Совсем рехнулась? — осторожно произносит. — На что мне твоя рука?

— Ну, может быть, и ни на что. Я расстаюсь с тобой.

— Что?

— А я так и думала, что ты сейчас спросишь «Что?», как будто бы не расслышал. Я хочу с тобой расстаться, у меня будет другой мужчина, точнее, он есть.

— Ненормальная ты какая-то, — с оттенком восхищения говорит Савин. — Утром у тебя еще не было никаких мужчин. Может, ты напилась? Нанюхалась клея?.. Накурилась травы?