Это на его машине вы сбили Володю Андреева. А он в это время как раз подавал в отделение милиции заявление об угоне.

— Браво! Мы в восхищении! Королева в восхищении! — Цитатой из «Мастера и Маргариты» гостья восхитилась познаниями Совина. — Дальше.

— Справа — господин Чертков. Водитель-убийца как таковой.

— Смотри-ка, вы неплохо покопали, Дмитрий Георгиевич.

— Скажите, а где другие двое? Которые были с вами у Нины Власовны. Сдается мне, что и меня они тоже пытались повстречать. Совсем недавно.

— Интересный вопрос. Но об этом я как раз хотела узнать от вас.

— Не понимаю, — удивился Совин.

— Это я не понимаю, — ответила собеседница. — Куда-то ребятки подевались. Не звонят. Да Бог с ними. Продолжайте. Пожалуйста.

— Э нет, по законам жанра именно вы должны рассказывать мне о своих злодеяниях, — запротестовал Дмитрий.

— Согласна. Но я буду — по вашей просьбе, конечно, — проливать свет на темные пятна в вашем расследовании. А основной рассказ — ваш. Договорились?

— Это долгая история.

— Ничего. Времени у нас много. А мне очень хочется вас послушать. Мне хочется знать, где были допущены ошибки. Так сказать, поучиться на них. Если вы не против, Дмитрий Георгиевич, в некоторых местах вашей печальной повести я буду вам задавать вопросы, а вы уж на них отвечайте.

— Почему печальной?

— Нет повести печальнее на свете… Да просто положение ваше нерадостное. В отличие, скажем, от моего. Скажите мне, Дмитрий Георгиевич, почему вы занялись расследованием? Где я допустила ошибку?

— Нигде.

— Объяснитесь, пожалуйста.

— Если говорить о том, что меня непосредственно подтолкнуло к расследованию, то это всего лишь мое языковое чутье. Если бы не оно, я бы и не полез в это дело.

— Языковое чутьё?

— Да. Я ведь рекламщик, текстовик. Языковое чутьё у меня практически врожденное… — Дмитрий перевёл дыхание.

— И?

— Стихи к первому и ко второму компакт-диску писали два разных человека. Разницу в стихах я объяснить не могу. Знаете, в языке есть свои, нигде не записанные законы. Их невозможно знать. Их можно только чувствовать. Вот те, которые чувствуют, становятся гениальными писателями и поэтами. Булгаков, Высоцкий, Шукшин, Пушкин, хотя я даже более талантливым считаю Лермонтова, особенно его прозу, и «Княжну Мэри» в частности. Или вот: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Это не слова. Это музыка!

Это, наверное, смешно, но Совин на минуту буквально позволил себе расслабиться и искренне увлечься любимой темой. Только вот собеседница, отметим, начитанная и грамотная, тем не менее не была склонна к такой беседе.

— Дмитрий Георгиевич, — укорила она Совина. — Мы же, честное слово, не на литературном диспуте! У меня дел других нет, как выслушивать ваши воззрения о русской и зарубежной литературе. Вы что-то там о языковом чутье говорили. Продолжайте, пожалуйста.

— Да, конечно. Я действительно несколько увлёкся. Так вот, о разнице в стихах. Повторюсь, что объяснить я её не смогу. Но она есть. И я её почувствовал.

— И это вас толкнуло на такое опасное мероприятие, как частное расследование? — уколола Совина собеседница. — Вы же не можете в своём теперешнем положении отрицать, что следствие оказалось опасным.

— Не могу, — согласился Совин. Никакой приятности от настоящей встречи — в этом он себе не стыдился признаться — Дмитрий не испытывал.

— Видимо, вы не ожидали, что это дело будет опасным. Но когда вас предупредили, помните, вы и тогда не остановились. Почему?

— Обиделся. Видите ли, именно в тот момент я решил… Нет, не так. Именно в тот момент я уже числился отошедшим от расследования. Я от него отказался. В предшествующий встрече с вашими бандитами вечер.

— Нехорошо за глаза плохо говорить об отсутствующих людях, Дмитрий Георгиевич, — укорила его собеседница. — Продолжайте, пожалуйста.

— А чего тут продолжать?.. Мне набили морду. А я нежный и ранимый. И ужасно обидчивый. Вот и всё.

— Понятно. Надо было сначала разузнать о вас поподробнее. Как ни крути, а это ошибка. Ладно, впредь буду умнее. Но я отвлеклась. Продолжайте.

— Не буду.

— Обижаете, Дмитрий Георгиевич.

— Чая хочу. Во рту пересохло. Башка болит. Не нальете — не буду рассказывать. И в конце концов, вы тут единственная женщина. Я прошу вас быть сегодня хозяйкой в моём доме.

— Благодарю, ну прямо как в светском романе. — Гостья поднялась и пошла на кухню, коротко бросив: — Посмотрите за ним.

Стоящие по бокам что-то буркнули в ответ.

— А может быть, вам кофе, Дмитрий Георгиевич? — донеслось из кухни.

— Кофе по вечерам не полезно для здоровья.

— О, да вы оптимист! — вернулась из кухни назначенная на этот вечер хозяйка. — Чайник я поставила.

— Мне свежую заварку надо. А что касается оптимизма… Может, договоримся? Я рекламщик, могу большую пользу принести…

— Я всегда говорила, что каждый продается. Всё зависит только от суммы. В вашем случае сумма — ваша жизнь. — Собеседница помолчала, подумала и пришла к неутешительному для Совина выводу. — Нет, не договоримся. Вы опасны.

— Мне очень приятно это слышать. Не о том, что не договоримся, а о том, что опасен. Мне первый раз в жизни об этом говорят. Приятно почувствовать себя крутым.

— Ну, насчет крутого вы несколько ошибаетесь. Я вынуждена еще раз напомнить вам о вашем положении.

— Дайте закурить.

— Дайте ему.

Слева из пространства появилась пачка сигарет, потом горящая зажигалка. Совин сладко затянулся.

— Пока чай закипает, давайте продолжим, — предложила собеседница. — Итак, вы поняли, что стихи написаны двумя разными людьми. Дальше.

— Поехал во Владимир. У родственницы нашёл тетрадку со стихами Марины Снегиревой. И понял, что она и вовсе не писала стихи с первого компакта.

— Ну-ну… — подтолкнула собеседница.

— Для порядка копнул под катастрофу. Очень меня насторожил «урал», отправленный за кирпичом во Владимир.

— Чем насторожил?

— Не подходит он для перевозки кирпича. А вот катастрофу устроить — самое то.

— Это ошибка. Хотя и не моя, другого человека, — недовольным тоном отметила молодая женщина.

— Ваша — другая. Шофера защищал известный с нехорошей стороны богатый адвокат. Не соответствуют они друг другу — адвокат и клиент.

— Тоже верно. Виновата. Извините.