Марко, словно каменный, сидел в поезде, в плацкартном вагоне. Вагон был заполнен наполовину, причем в том конце, где сидел Марко, почти все места были заняты. Его соседи выглядели как бизнесмены, хотя на самом деле здесь ехали: подпольный акушер, дирижер оркестра, священник, астролог, руководитель бойскаутов, садовод и «киношник». Дело в том, что нравится им это или нет, но мир заселен отнюдь не только бизнесменами. Были тут и женщины; их одежды привносили в общий серый фон единственные волнующие вкрапления цвета — если не считать ярких орденов на гимнастерке Марко.

Как это принято в поездах, на круглой металлической подставке перед Марко стояла хлебная водка, но он к ней не притронулся. Борясь с желанием выпить ее, майор велел принести себе пива. Он прикладывал неимоверные усилия, чтобы не смотреть ни на кого, как делал это на протяжении вот уже нескольких недель. Марко постоянно истекал потом. В лице почти не осталось красок. От лежащих на коленях ладоней на брюках появились мокрые пятна. Он никак не мог решить, хочет курить или нет. Глаза жгло. Изматывающему ощущению усталости, казалось, не будет конца. Живот сводило. Время от времени Марко сосредотачивался на том, чтобы не стискивать зубы, но не мог удерживать эту мысль в голове постоянно. Челюсти уставали, и доктор сказал, что он сотрет всю эмаль, если не будет следить за тем, чтобы не стискивать зубы. Майор слегка повернул тело, но не голову к сидящей рядом женщине.

— Не возражаете, если я закурю сигару? — безо всякого выражения пробормотал он.

— Ничуть, — негромко ответила она. Марко отвернулся и полез за сигарой. — Смелее! Если уж на то пошло, я даже не буду возражать, если вы раскурите сразу две сигары.

— Неужели вам так нравится сигарный дым?

— Не особенно. Просто мне кажется, что если курить две сигары сразу, это будет выглядеть ужасно забавно.

Марко снова развернул тело к сидящей рядом женщине. Медленно, неохотно поднял взгляд, скользнул им по спокойно лежащим на коленях рукам с ярко-красным маникюром, по блестящей пряжке пояса в виде изысканной крылатой змеи; по высокой, многообещающей груди, незряче глядевшей прямо на него сквозь темно-голубую шерсть; по вырезу платья и зернам неброских жемчужин вокруг длинной шеи цвета белоснежного каррарского мрамора и дальше, ко рту, который он так жаждал увидеть во плоти с тех самых пор, как точно такой же попался ему однажды на фотографии в немецком журнале, двадцать три года назад, когда Марко рылся в вещах отца в багажнике штабного автомобиля. Это был абстрактно сексуальный объект. Это был необыкновенный рот, казавшийся ненасытным. Он говорил о вожделении, уходящем корнями далеко в мифологию, вожделении, которое могло одарить вкусивших его вечной безмятежностью; и этот рот мог принадлежать великому множеству женщин самых разных типов. Марко с сожалением оторвался от него как от объекта созерцания; с трудом скользнул взглядом вверх, к выступу поразительно сладострастного носа, большого, прекрасной формы семитского носа, носа человека, который стремится и умеет побеждать.

Этот нос заставил Марко вспомнить, что каждого мусульманина на небесах ожидают семьдесят две женщины с точно таким же носом, точно такими же глазами и точно таким ртом: его мысль пробежала долгое расстояние от этого утеса половой зрелости до слов необычайно унылой песни, причитающей: «Если ее больше нет на земле, то и моя жизнь тоже быстро подойдет к концу». Потом, наконец, взгляд Марко поднялся до уровня глаз женщины, и в голове молнией промелькнул вопрос, учат ли в разведшколах язык туарегов, и он подумал о боге любви, которого индусы называют бестелесным, потому что огонь глаз Шивы поглотил его. Потом Марко закрыл глаза и попытался помочь себе, остановить себя — ГОСПОДИ, ЕСЛИ ТЫ ЕСТЬ НА НЕБЕСАХ! — но не смог.

Майор зарыдал и начал подниматься на ноги. Пассажиры по ту сторону прохода враждебно уставились на него. Он сшиб ногой металлическую подставку вместе с выпивкой. Слепо и шумно развернулся влево, не в силах остановить рыдания, и, почти ничего не видя из-за застилающих глаза слез, потащился к двери вагона. Он стоял один в тамбуре, прижав голову к оконному стеклу, дожидаясь, пока настанет время, чувствуя уверенность, что оно вот-вот настанет — время, когда «завод» кончится, и жуткие рыдания медленно стихнут. Пытаясь проанализировать, что произошло, чтобы хоть чем-то заполнить сознание, майор был вынужден сделать вывод, что для него эта женщина выглядит так же, как звучит звук «а» на конце слова: какой у нее искренний, легкий, надежный, благословенный вид. Какого цвета у нее волосы, спрашивал он себя, продолжая рыдать? Марко сконцентрировался на словах, которыми называют ангелов: яшты, фраваши и святые бессмертные; серафимы и херувимы; хайоты и офанимы, а еще Харут и Марут, которые говорили: «Мы — искушение; не будь же неверным». Он решил, что эта женщина могла быть только фраваши, принадлежать только к этой армии ангелов, которые существуют на небесах до рождения человека, защищают его на протяжении всей жизни и воссоединяются с его душой в смерти. Марко рыдал, продолжая гадать, какого цвета у нее волосы.

Наконец, рыдания его отпустили. Он в изнеможении прислонился к стене тамбура, все еще всхлипывая. Медленно достал из кармана брюк носовой платок и с огромным усилием, потому что сил у него осталось совсем мало (откуда им было взяться, если он совсем не спал), медленно промокнул лицо и высморкался. Мелькнула мимолетная мысль вернуться обратно, но ведь и в других вагонах было полно пустых мест, в особенности в хвосте поезда. Он решил, что, добравшись до Нью-Йорка, купит себе свободные серые брюки, красную шерстяную рубашку и целыми днями будет сидеть у большого окна Реймонда, глядеть на Гудзон и штат на другом берегу, как бы он там ни назывался; и думать о штатах позади этого штата, и потягивать пиво.

Марко повернулся, собираясь перейти в другой вагон и найти себе там место, и тут выяснилось, что она стоит рядом. Волосы у незнакомки были цвета бересты, преждевременно поседевшие, и майор уставился на нее так, как будто ее щитовидная железа внезапно продемонстрировала бурную деятельность, придав женщине сверхчувственный вид. Незнакомка стояла, прикуривая сигарету, покачиваясь в такт движению поезда и глядя в окно.

— Прекрасный штат — Мериленд, — сказала она.

— Это Делавэр.

— Знаю. Я была одной из тех, кто прокладывал этот рельсовый путь. Тем не менее Мериленд — прекрасный штат. Так же, как и Огайо, если уж на то пошло.

— Надо думать. А Коламбус — город потрясающего футбола. Вы занимаетесь железнодорожным бизнесом?

Марко чувствовал себя ошеломленным и хотел, чтобы разговор продолжился.

— Теперь нет, — ответила она. — Однако, если позволите обратить на это ваше внимание, задавая подобный вопрос, лучше говорить так: «Вы занимаетесь железными дорогами?» А где ваш дом?

— Я всю свою жизнь прослужил в армии, — сказал Марко. — Мы не задерживаемся на одном месте. Родился я в Нью-Гемпшире.

— Однажды я была в лагере для девочек на озере Фрэнсис.

— Ну, это гораздо севернее. Как вас зовут?

— Юджина.