Мистер Давни сообщил владельцам газеты, что Реймонд новичок и личность в высшей степени несимпатичная; он был готов поставить пять к одному, что дело никогда не дойдет до разговоров о том, чтобы предложить ему все деньги агентства. Газету в основном создавали отчеты шефов бюро, разбросанных по всему миру, и платила им газета, а не Реймонд. Кроме того, половина денег агентства означала пятьсот шесть долларов еженедельно, и, таким образом, чистый заработок Реймонда составлял теперь семьсот шесть долларов в неделю; мистер Давни посчитал, что это для газеты выгодная сделка, поскольку только у них будет обозреватель, награжденный Почетной медалью, что, конечно, откроет двери для получения информации в Пентагоне. Плюс еще этот безумный отчим, который может принудить людей разговаривать с Реймондом, и мамаша, способная пробить ему дорогу куда угодно, даже в постель к президенту, если он того пожелает; ну, и, конечно, пять лет обучения у Холборна Гейнеса тоже многого стоили. Семьсот шесть долларов в неделю — совсем неплохо для молодого человека, в особенности, если он любит деньги.

На самом деле прибавка к жалованью была самым неприятным моментом для Реймонда в этом повышении, но, уже имея некоторый опыт, он решил, что это будет проблема банка, а не его.

Реймонд чуть с ума не сошел из-за этого убийства. Он очень уважал старика и даже испытывал к тому определенную нежность, что было для него весьма необычно, потому что он испытывал нежность лишь к двум людям на свете — Марко и Джози. Хотя, пожалуй, Джози не следовало включать в эту категорию, поскольку чувство к ней было качественно иным. У Реймонда просто в голове не укладывалось, что кому-то могло понадобиться убивать мистера Гейнеса, этого доброго, мягкого, беспомощного старика. Кто мог додуматься до такого? Мистер Давни сказал, что, по мнению полиции, убийство совершено эмоционально неустойчивым человеком с политическими заскоками.

— В лице Холли я потерял одного из старейших друзей, — оплакивая прежде всего самого себя, с грустью сказал Давни.

— Газета не собирается назначить вознаграждение за поимку преступника?

Мистер Давни потер подбородок.

— Хм-м-м. Полагаю, нам следует это сделать. Несомненно, следует. Можно будет записать эту сумму в графу «поощрения», если когда-нибудь дело дойдет до выплаты.

— Я хочу внести пять тысяч долларов в счет этого вознаграждения! — горячо воскликнул Реймонд.

— Ну, с какой стати?

— Я просто хочу, черт возьми!

— Ладно. Ты внесешь пять, мы внесем десять, хотя нужно, конечно, получить формальное одобрение совета директоров. Я позвоню им, как только вернусь в офис, пусть пришлют бумагу. До чего же все неудачно складывается!

Давни почувствовал себя расстроенным вдвойне, поскольку терпеть не мог тратить деньги газеты и, кроме того, прекрасно понимал, что Холли Гейнес, где бы он сейчас ни прибывал, не одобрил бы эту дурацкую бойскаутскую по сути своей, рассчитанную на эффект затею. И все же, черт побери, приличия есть приличия, и приходится их соблюдать.

* * *

В тот же день проведать Реймонда пришел Марко.

— О господи, ну и вид у тебя! — воскликнул Реймонд, все еще обмотанный бинтами и с ногой в вытяжке. — Что случилось?

Марко в самом деле выглядел ужасно. Старые поговорки всегда верно отражают суть, и вид у Марко был такой, что, как говорится, краше в гроб кладут.

— В каком смысле «что случилось»? — спросил он. — Кто из нас валяется на больничной койке?

— Я просто хочу сказать, что никогда не видел тебя в таком паршивом состоянии.

— Благодарствую.

— Так что случилось?

Марко потер пальцами лицо.

— Я не могу спать.

— А таблетки ты пробовал принимать? — спросил Реймонд просто на всякий случай.

У него самого развилось стойкое отвращение к лекарствам; неудивительно, поскольку его мать фактически стала наркоманкой. Кроме того, проблемы со сном были недоступны его пониманию, ведь сам он мог бы заснуть, даже если бы его на сильном ветру подвесили за одну щиколотку.

— Дело не в том, что я не могу спать. Дело в том, что я не хочу спать. Я боюсь. Меня преследует один и тот же кошмар.

Реймонд, лежа на спине, сделал правой рукой жест, словно отмахиваясь от чего-то.

— В этом кошмаре есть советский генерал, и уйма китайцев, и я, и парни из нашего патруля? — спросил он.

Марко, словно тигр, выпрыгнул из кресла. Нависнув над Реймондом, он обеими руками вцепился в его пижаму, глядя вниз совершенно безумными глазами.

— Откуда тебе это известно? Откуда тебе это известно? — голос Марко поднимался все выше и выше.

— Убери… от… меня… руки.

Реймонд произнес это в своей отвратительной тягучей манере; в той самой отталкивающей, раздражающей, мерзкой манере, с помощью которой удерживал весь остальной мир по ту сторону рва, окружающего замок, где он всегда пребывал, заколдованный злобной ведьмой. Это прозвучало так не по-дружески, так отталкивающе, что Марко отпрянул и рухнул в кресло. Между прочим, весьма кстати, поскольку лицо его приобрело болезненный цвет слоновой кости, дыхание стало слабым, а в глазах заплескалось безумие. Он вцепился в Реймонда, потому что в том вдруг обрело форму то, что так страшно угнетало его. Он должен был наказать это воплощение своего ужаса за то, что оно делало с его чувством собственного достоинства, которое для каждого человека есть не что иное, как внутренний образ себя самого.

— Прости, Реймонд.

Реймонд в то же мгновенье снова стал другом Марко, как будто ничего не случилось.

— Пожалуйста, расскажи, откуда тебе известно о моем ночном кошмаре, Реймонд.

— Ну, видишь ли, на самом деле я ничего не знаю. В смысле, это просто Мелвин — ну, помнишь, Эл Мелвин, капрал из нашего патруля? — он с неделю назад прислал мне длинное письмо. Я, естественно, удивился, поскольку… ну, ты знаешь… я не из тех, кому изливают душу… но он написал в этом письме, что я единственный, с кем он может связаться… он послал письмо на адрес Джонни, потому что все знают, как связаться с ним… и потому что он должен был рассказать кому-то из патруля о своем ночном кошмаре, он боится сойти с ума, и…

— Пожалуйста, расскажи мне о его ночном кошмаре, Реймонд.

— Ну, ему снится, что патрульные сидят все вместе. Якобы там много советских офицеров, и китайские «шишки», и все мы. Ну и что такого в этом кошмаре?

— Где письмо? Оно у тебя?

— Ну… Нет. В смысле, я никогда не храню писем.

— И это все, что он написал? Все о том, что происходит в его кошмаре?

— Ну да.

— Только это, и все?

— Да.

— Господи!

— Это похоже на твой кошмар?

— Да. Хотя, если уж на то пошло, в моем гораздо больше всего.